Сергей Лишаев - Эстетика пространства

Успокоение на просторе происходит за счет такого масштаба пространства, перед которым повседневная озабоченность отступает и душа «раскрывается», обретая желанную волю (покой через волю). Мелкие заботы тонут в безбрежной шири. Успокоение в уютном месте происходит за счет сужения мирового пространства до «моего места», где все свое, родное, привычное. На предметно-пространственном уровне гармонизация души в опыте уюта и в опыте простора происходит за счет преодоления отчужденности от самого себя.

Эстетика уюта и эстетика простора соотносятся друг с другом, как эстетика близкого и далекого, малого и большого, человеческого и природного… Близкое приводит человека в обжитое пространство, а далекое выводит из суеты большого города на «вольный воздух», на простор, бескрайность которого рассеивает заботы и тревоги повседневности…

Уют и простор сближаются еще и в том отношении, что в них человек укрепляется в собственной самости. В этих расположениях он остается наедине с собой, «вспоминает о себе». Стремление к уюту мы понимаем как желание отколовшегося от мира и общины человека обрести чувство внутренней гармонии, как эстетику «само-собирания» в соразмерном «частному лицу» месте. Простор же собирает через чувство воли как возможности ничем не ограниченного полагания: выбор пути – это моя ничем не ограниченная возможность. Уютное не противоположно простору, оно от него отлично.

И простор, и уют можно связать с аналогичными (по экзистенциально-онтологической структуре) феноменами эстетики времени. Уютному расположению соответствует прошлое, старина, обжитость и традиция (старое как расположение эстетики времени), то есть то, что было , что много раз повторялось (прошлое как «пятая стена», защищающая от непредсказуемости грядущего); открытому горизонту соответствует будущее, надежда, юность, новые возможности (юное как расположение эстетики времени). Простор успокаивает тем, что как бы «говорит» человеку: «не горюй, мир широк, горизонт открыт, и ты волен изменить свою жизнь». На координатной оси времени уютное соседствует со старым. Простор и просторное мы соотносим с феноменами юного и молодого.

Уютное и просторное. Уют (по его экзистенциально-онтологическому уровню) следует сопоставлять не с простором, а с просторным. Если сравнить уютное с просторным, то мы увидим, что эти расположения не противоположны, а различны: и уютное, и просторное используются для характеристики ограниченных по своей протяженности пространств, через них артикулируется наша реакция на природные или искусственные интерьеры (будь то грот, долина, поляна, площадь, дом, комната…). При этом в одном случае внимание задерживается на том, благоприятствует ли интерьер пребыванию в нем человека как обособленной монады (или семьи как социальной монады), в другом – на том, какие возможности оно предоставляет для движения в границах, заданных интерьером. Уютный интерьер может быть просторным: «комната была уютной и просторной» (хотя и не обязательно: «в комнате было тесно, но уютно»).

Просторное отличается от уютного, но как характеристика места оно может входить в его описание. Когда мы говорим о просторном помещении, то делаем акцент на количественных характеристиках, когда говорим об уютном – на настроении, которое связывается с помещением как с целым [235] . Если уютному противоположно открытое, бойкое место «на юру», то просторному месту – теснота (узость), ограничивающая возможности для движения. Мы можем переживать просторность просторного совершенно независимо от оценки места в терминах уюта/неуюта и наоборот. Нам может быть уютно и в просторном помещении, и в вагонном купе, на маленькой кухне, в шалаше, etc. Если просторное можно соотнести с эстетикой большого, то уютное – с эстетикой маленького и красивого.

Номадизм и оседлость. Если проводить сопоставление простора и уюта в духе популярной в последние десятилетия оппозиции номадизма и оседлости, то простор следует отнести к номадическому опыту, а уют – к культуре оседлости, домостроительства, к культуре пребывания [236] . Мы исходим из того, что стороны оппозиции (номадизм и оседлость, уют и простор) не являются взаимоисключающими. Современное общество нуждается (как нуждались и в прошлом) не в одном из двух начал, а в них обоих. Исторически акценты могут смещаться, но двойственность начал сохраняется в любой культуре. В одних общественных организмах преимущество отдается оседлости, другие возделывают номадическую подвижность, легкость на подъем, готовность отправиться в путь и начать все заново на новом месте.

Современный человек испытывает и потребность в уюте, и потребность в пространстве-для-движения (в просторе и дали [237] ). Проблематичность ситуации, сложившейся в современном обществе, где номадические тенденции в фаворе, не в том, что на смену оседлому человеку земли, дома, корней приходит человек-странник, человек-ветер, а в господстве эмоционально «стертых», невыразительных, пресных форм номадизма и оседлости. Нашим современникам недостает ярких, персонально заостренных образов как номадического, так и оседлого способов существования. Усредненность – вот источник мучений (а скука – это мука) подданных империи потребления.

Человек несет в себе оба начала; в одном случае верх берет движение, в другом – покой. Стирание различий между противоположными способами присутствия опасно для воспроизводства человеческого в человеке. Но именно такое размывание границ – это и есть наше сегодня. Пребывание без пребывания (находясь дома, можно странствовать по Сети или по ТВ-каналам), как и путешествие без преодоления пути, движение без движения (путешествия в кресле самолета, поезда, автобуса), делает перемещение мало отличным от покоя, а покой от странствия. Полное устранение одного их двух начал, как кажется, имело бы катастрофические последствия для человека и общества. Впрочем, это едва ли возможно. Но стирание острых граней происходит у нас на глазах.

Сказанное имеет отношение и к области нашего исследовательского интереса – философской эстетике. Мы выступаем за культивирование познавательного (а также практического) интереса к многообразию эстетического опыта и за сознательное заострение различий в аналитическом его описании.

Чем больше в доме старых (и старинных) вещей, тем уютнее интерьер. Их присутствие позволяет ощутить связь с историей своей семьи, рода, народа, человечества. Жизнь, которой принадлежит (по «рождению» и «биографии») старая вещь, относится к прошлому. Во многом именно завершенность прошлой жизни , присутствующей в настоящем, делает старую вещь эстетически притягательной. В непринадлежности «текущей минуте» как раз и состоит секрет обаяния старых (а особенно – старинных) вещей. Все свершившееся – совершеннее настоящего и будущего. Старинная вещь – из прошлого, из того, что завершилось. Завершенность делает вещь притягательной, очеловечивает ее. Сами собой вспоминаются пушкинские строки: «Все печально, все пройдет, / Что пройдет, то будет мило».