Чарльз Талиаферро - Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней

Мартин Хайдеггер (1884–1976) получил широкую известность перед Второй мировой войной и остается популярным до сих пор, хотя в последнее время к его творчеству стали относиться с опаской из-за членства Хайдеггера, пусть непродолжительного, в нацистской партии [731]. В его крупнейшей, наиболее последовательной и влиятельной работе «Бытие и время» (1927) содержится анализ человеческой природы сквозь призму нашей конечности и смертности. Хайдеггер связывает этот анализ с общим интересом к природе и реальности бытия. Мы, люди, – те, кто ставит вопрос «Что такое бытие?», а потому исследование бытия сопряжено с исследованием человеческой жизни.

С точки зрения Хайдеггера, главная ошибка западной философии, в том числе философии религии, заключалась в том, что она уделяла внимание объектам: сущностям, а не бытию. Хайдеггер напоминает нам о вроде бы более первичной задаче: мы должны перенаправить нашу философию на бытие и рассматривать человеческую деятельность и аутентичность в свете неизбежности смерти. Хайдеггер заставил многих философов религии переосмыслить понятие Бога как некоего сущего и спровоцировал теологический интерес к значимости бытия и аутентичности. Несмотря на огромный разрыв между мыслью Хайдеггера и традиционной томистской философией, в одном аспекте теологи были готовы принять некоторые его идеи: Аквинат также считал Бога скорее Бытием, чем конкретной, определенной сущностью. Хайдеггеровский призыв обратить серьезное внимание на бытие нашел отклик у ряда крупнейших католических теологов, особенно у Карла Ранера (1904–1984). Теологи из многих традиций, в том числе Рудольф Бультман (1884–1976), Пауль Тиллих (1886–1965) и Джон Маккуорри (1919–2007), находились под влиянием философии Хайдеггера или интересовались ей [732].

Недавно были переизданы две ранние статьи Хайдеггера, «Феноменология и теология» и «Онто-тео-логическое строение метафизики». «Онто-тео-логическое» указывает на понимание Бога как сущего; обе статьи подчеркивают неприятие Хайдеггером теистического Бога как некоего сущего или существа, наряду с прочими [733]. Джон Капуто следующим образом резюмирует основную идею этих статей: «Если Кант пытался положить конец онтотеологическим спекуляциям и заменить их этикой, то Хайдеггер хотел открыть путь, конечно, не для нового витка спекуляций, а для нового размышления о Боге согласно или в пределах онто-тео-логики, – о Боге, который должен возникнуть в результате медитативного опыта нарастания Бытия как проникновения в несокрытость» [734]. Хайдеггер уподоблял поиск истины в религии стремлению (или чувствительности) к обнаружению, или раскрытию, в противоположность верификации или фальсификации пропозиций. Он считал, что заново открывает древнее понятие истины, которая по-гречески (aletheia) означала «непотаенность», «несокрытость». В результате получилось скорее медитативное или созерцательное, чем аргументативное понимание философии, что стало очевидным в его зрелом, позднем творчестве. Для Хайдеггера это было возвращением к более древней по сравнению с платонической традицией форме философии. У Платона начинается взгляд на истину скорее как на «правильность» (по-гречески orthotes), чем «несокрытость». Хайдеггер полагал, что именно озабоченность Платона правильностью представления, проявившаяся в его спорах с гигантами и богами (материалистами и нематериалистами) того времени, отклонила философию от ее первоначального призвания [735].

Отсутствие интереса к логическому анализу и пропозициональным доказательствам проявилось во многих работах Хайдеггера, особенно в «Письме о гуманизме»:

Бытие как стихия мысли приносится в жертву технической интерпретации мышления. «Логика» возникает со времен софистики и Платона как санкция на такую интерпретацию. Люди подходят к мысли с негодной для нее меркой. Мерить ею – все равно что пытаться понять природу и способности рыбы судя по тому, сколько времени она в состоянии прожить на суше. Давно уже, слишком давно мысль сидит на сухой отмели… Названия вроде «логики», «этики», «физики» тоже возникают лишь с тех пор как подходит к концу самобытное мышление. Греки в свою великую эпоху мыслили без подобных клише. Даже «философией» они свою мысль не называли. Мысль приходит к концу, когда уклоняется от своей стихии [736].

Настоящая философия черпает вдохновение из своего рода поэтической направленности к бытию [737].

Представить более конструктивный портрет философии Хайдеггера трудно. Он обосновывает необходимость созерцания бытия, в частности, критикой традиционной метафизики. С его точки зрения, вся западная философия обречена на нигилизм, отрицание императивных норм [738]. Но что если Хайдеггер ошибся в отношении неизбежности нигилизма, однако был прав в том, что мы должны жить и мыслить в направлении к бытию? Другими словами, можно ли считать философскую систему Хайдеггера дополнительным вкладом, например, в успешную форму натурализма или идеализма? Одной из причин, по которым последователи Хайдеггера не согласились бы с подобным синтезом, является огромный вред, нанесенный традиционной западной метафизикой. По мнению Хайдеггера, она привела к забвению бытия, а также к нашему опредмечиванию мира. Более того, проекты Нового времени, вроде декартовского, чудовищным и безуспешным образом превращают человека вопрошающего в беспристрастного, незаинтересованного субъекта. Напротив, по Хайдеггеру, мы суть бытие-в-мире, и философу не нужно обосновывать веру в наше существование. Подобно Кьеркегору и Ницше, Хайдеггер сетует на эпистемологическую традицию, которая в отношении к миру избирает подход наблюдателя. Чтобы дать Хайдеггеру последнее слово, а также еще раз ощутить стиль его произведений, рассмотрим этот призыв в конце статьи о доплатоновской философии. Обратим внимание на то, как Хайдеггер противопоставляет свой подход к бытию ненасытной философии господства. Его аргументация в пользу философии (или поэзии) бытия носит отчасти этический характер:

Человек стремится охватить целое земли и ее атмосферу, присвоить себе сокрытую власть природы в форме ее сил и подчинить ход исторического совершения планам и порядкам некоего землеуправления. И тот же мятежный человек не в состоянии просто ответить на вопрос, что есть ? или, что это есть ? или сказать, что некая вещь есть.

Целое сущего есть единый предмет одной-единственной воли к покорению. Простота бытия рассеяна в одной-единственной забывчивости.

Какой смертный может вымыслить всю пропасть этого смущения? Можно пытаться закрыть глаза перед этой бездной. Можно воздвигать одну иллюзию за другой.