Чарльз Талиаферро - Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней

Тем не менее Сартр дает понять, что его выводы в отношении взгляда другого могут не работать в необычных, «радикальных» условиях. Изложив свои пессимистичное воззрения, он делает следующее примечание: «Эти соображения не исключают моральной возможности освобождения и спасения. Но она должна быть достигнута в конце радикального обращения, о котором мы не можем здесь говорить» [749]. (К счастью, некоторые из философов, о которых речь пойдет в следующем разделе, предлагают альтернативные модели понимания любви и опыта общения) [750].

Наконец, стоит отдать должное Бовуар за «разоблачение» сексизма. В работе «Второй пол» она разоблачает и критикует сексизм в различных культурах, как в религиозных, так и в светских, выявляя множество способов угнетения женщин. Бовуар показывает, как апеллирование к разуму, беспристрастности и доказательствам у мужчин (а иногда и у женщин) может скрывать за собой гнетущие политические и психологические проблемы. Она настаивает на том, что философию женщин должны развивать женщины. «Как бы мужчина ни симпатизировал женщине, он никогда до конца не представляет себе ее конкретной ситуации. В то же время мы глубже, чем мужчины, знаем женский мир, ведь в нем наши корни, мы тоньше улавливаем, что значит для человека быть женщиной, и больше стремимся узнать это» [751].

Поскольку право голоса в философии, религии и т. п. принадлежало мужчинам, у женщин «нет собственного прошлого, собственной истории, религии». Бовуар не просто выступает за политическое или философское равенство мужчин и женщин:

Все неустанно стремились доказать, что женщина выше, ниже или равна мужчине; она сотворена после Адама, а значит, она – существо второстепенное, говорили одни; напротив, говорили другие, Адам был лишь наброском, человек удался Богу в совершенстве, лишь когда он создал Еву; ее мозг не велик – но относительно он больше; Христос воплотился в мужчине – может, это из смирения. Каждый аргумент сразу же влечет за собой контраргумент, и часто оба они безосновательны. Чтобы во всем этом разобраться, нужно выйти из проторенной колеи, отказаться от расплывчатых понятий высшего, низшего, равного, которые извратили смысл всех дискуссий, и все начать заново [752].

В каком-то смысле современная феминистская философия религии (о которой речь пойдет ниже) и начала все заново, вскрывая прошлые обиды и продвигая проекты от имени женщин и обращенные к женщинам.

Эти четыре континентальных мыслителя – современники четырех только что рассмотренных философов, хотя большей частью они не были изначально столь же известны. С Хайдеггером и другими упомянутыми философами их объединяет интерес к философскому исследованию опыта и эмоций. Центральный вопрос их философских систем – проблема ценностей. В отличие от первой группы, каждый из этих философов разработал более конструктивное понимание (по крайней мере некоторых аспектов) религиозной жизни. Бубер и Левинас были евреями, уделявшими немалое место проблематике иудаизма, Марсель – католиком, а Вейль – еврейкой, проявлявшей глубокий интерес к католицизму, но сознательно, по этическим соображениям отказывавшейся принимать крещение.

Симона Вейль (1909–1943) изучала философию в Париже (она была одной из первых женщин, учившихся в Эколь Нормаль) и в дальнейшем посвятила свою жизнь политической борьбе и писательскому ремеслу. В 1933 г. она участвовала в Марше шахтеров во Франции, выступавших против снижения заработной платы и сокращения рабочих мест. В знак солидарности с рабочими Вейль работала на нескольких фабриках. Во время гражданской войны в Испании – входила в анархо-синдикалистскую группу. В начале Второй мировой войны – участвовала во Французском Сопротивлении на территории Англии (Сопротивление не позволяло ей высадиться в оккупированной Франции, как она того хотела) [753]. Вейль особенно много говорила об этике сострадательной солидарности с угнетенными. Она умерла после голодовки, которую проводила в знак сочувствия французам, страдающим в немецкой оккупации.

Философия религии Вейль тесно связана с ее политической философией. В обоих случаях она выступает против жестокого, бесчеловечного злоупотребления властью. В «Тяжести и благодати» она говорит о необходимости рациональных, гуманных условий труда и сдержанности в применении силы. Вейль критиковала историческое торжество политической власти в западной цивилизации, называя Римскую империю «великим зверем» [754]. Вместо философии и политики централизованной власти она утверждала жизненную необходимость гуманного, «укорененного» понимания человеческой личности в справедливом обществе. В «Укоренении» она пишет:

Укоренение – это, быть может, наиболее важная и наименее признанная потребность человеческой души, одна из тех, которые труднее всего поддаются определению. У человека есть корни благодаря его реальному, активному и естественному участию в жизни сообщества, которое сохраняет живыми определенные сокровища прошлого и некоторые предчувствия будущего. Это участие естественно в том смысле, что оно обусловлено автоматически местом, условиями рождения, профессией, социальным окружением. Каждый человек ощущает потребность в разносторонних корнях. Он испытывает потребность воспринимать почти всю полноту моральной, интеллектуальной, духовной жизни через ту среду и те круги, принадлежность к которым для него естественна [755].

В ее этике и философии религии особое внимание уделялось терпимости, сотрудничеству и в особенности ограниченной пользе эгоизма.

Акцент Вейль на сдержанности и ограничении стал причиной практически мистического понимания доказательства. Она пишет: «Граница свидетельствует о том что Бог нас любит» [756]. С ее точки зрения, отказ от власти и своеволия приводит к ощущению пустоты, но именно она освобождает место благодати. Вейль противопоставляет свою позицию воззрениям Фукидида:

Как мы и о богах думаем, и о людях знаем, всегда, в силу природной необходимости, они удерживают всю полноту власти, которой располагают» (Фукидид). Душа, как газ, стремится занять все уготованное для нее пространство. Если бы газ сжимался и оставлял пустоту, это противоречило бы закону энтропии. Не так – с христианским Богом. Ведь это Бог сверхъестественный…

Не использовать всю ту полноту власти, которой мы обладаем, – значит выносить пустоту. Это противоречит всем природным законам: на такое способна лишь благодать.

Благодать наполняет с лихвой, но она может войти лишь в оставленную для ее приятия пустоту, она же эту пустоту и создает [757].

Кроме того, Вейль разделяла лежащее в основе христианского платонизма понимание Божественной красоты. Она пишет: «Все то, что дает нам чистое и подлинное чувство прекрасного, воистину отмечено Божьим присутствием. Как будто Бог снова и снова воплощается в мире, и знак такого Боговоплощения – красота. Прекрасное – это опытное подтверждение того, что Воплощение возможно» [758]. Ее теологическая эстетика в большей степени полагалась на эмпирические свидетельства, чем на последовательную философскую аргументацию [759].