Чарльз Талиаферро - Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней

В этом фрагменте Ницше отчасти полагается на «объективность», но только самую малость [716].

По мнению Ницше, мы ограничены нашей человеческой перспективой, и она опирается в первую очередь на чувственный опыт. «Только из области чувств и истекает всякая достоверность, всякая чистая совесть, всякая очевидность истины» [717]. Ницше связывает свою критику «высших существ с “абсолютным познанием”» с критикой традиционного метафизического исследования «истинной действительности», т. е. вещей как они есть сами по себе:

Интеллект не может критиковать самого себя именно потому, что мы не имеем возможности сравнивать его с иновидными интеллектами, и потому, что его способность познавать могла бы проявиться лишь по отношению к «истинной действительности», т. е. потому, что для критики интеллекта нам нужно было бы быть высшими существами с «абсолютным познанием». Это предполагало бы уже, что помимо всяких перспективных способов рассмотрения и чувственно-духовного усвоения существует еще нечто, некая «вещь в себе». Но психологическая дедукция веры в вещи не позволяет нам говорить о «вещах в себе» [718].

В последнее время эта связь между реализмом и теизмом стала получать поддержку. Патнэм предположил, что «…все содержание реализма содержится в утверждении осмысленности размышлений о Божественном Ведении…» [719]. Если согласиться с традиционным теизмом, то Бог видит и знает мир как он есть. Позиция с точки зрения Бога была бы идеальным знанием и, следовательно (если принимать реализм), идеальной истиной. Отрицание таких идеальных знания и истины, по-видимому, сопровождается критикой традиционного теизма.

Поскольку Ницше был противником формальных философских систем, его заслуги в области философии религии зачастую видят в провокациях и уловках, а не в создании нового систематического понимания религии [720]. Широко известна его критика христианства как религии, уходящей корнями в чувство обиды и бессильную ненависть к сильным. Он считал, что в основе христианской этики сострадания лежат мстительные попытки слабых обуздать сильных. Ницше боролся за уничтожение христианских ценностей, под которыми он в первую очередь понимал покорность, раболепие, самоуничижение и жертву разумом ради веры. Свои собственные ценности, а точнее ценность, Ницше определял лаконично: «Жизнь не имеет иных ценностей, кроме степени власти…» [721]. Для Ницше власть означала здоровье, жизненную силу и утверждение тела и эроса. Христианство, с его точки зрения, враждебно всему этому. «Бог есть предположение; но кто испил бы всю муку этого предположения и не умер бы?» [722]. Кроме того, Ницше прославился, провозгласив культурную и интеллектуальную смерть Бога:

Слышали ли вы о том безумном человеке, который в светлый полдень зажег фонарь, выбежал на улицу и все время кричал: «Я ищу Бога! Я ищу Бога!.. Где Бог? – воскликнул он. – Я хочу сказать вам это! Мы его убили – вы и я! Мы все его убийцы! Но как мы сделали это?.. Кто дал нам губку, чтобы стереть краску со всего горизонта?.. Бог умер! Бог не воскреснет! И мы убили его!.. Никогда не было совершено дела более великого, и кто родится после нас, будет, благодаря этому деянию, принадлежать к истории высшей, чем вся прежняя история!» [723].

Ницше не дает точных указаний о том, чем Бога нужно заменить; в своих работах, посвященных воле, дионисийской любви и роли искусства и трагедии, он продолжает испытывать ученых. В книге «Искупление Ницше: о благочестии неверия» Джайлз Фрейзер выдвигает следующую гипотезу:

Ницше подходит к «вопросу о Боге» с инстинктами, привитыми его лютеранским пиетистским воспитанием…С этой точки зрения, «первый вопрос» теологии не «Существует ли Бог?», а скорее что-то вроде «Как нам спастись?» В действительности. Ницше одержим вопросом спасения, и большая часть его работ продиктована попыткой разоблачить патологию христианской сотериологии и выстроить совершенно иную сотериологическую схему, которая, в отличие от своего христианского прародителя, будет приводить к подлинной радости [724].

Этот акцент на подлинной радости кажется правдоподобным [725].

Можно было бы сказать, что Ницше симпатизировал натурализму, учитывая его неприязнь к сверхъестественному христианству. Но его трактовка истины и перспективизм не способны привести к чисто реалистическому, натуралистическому пониманию науки. «Мы устроили себе мир, в котором можем жить, – предпослав ему тела, линии, поверхности, причины и действия, движение и покой, форму и содержание: без догматов веры никто не смог бы прожить и мгновения! Но тем самым догматы эти еще отнюдь не доказаны. Жизнь вовсе не аргумент; в числе условий жизни могло бы оказаться и заблуждение» [726]. На мой взгляд, Ницше стал важным источником вдохновения для тех, кто стремится найти историческое обоснование и причины – естественные или сверхъестественные – наших несовершенных идеалов. Как Фрейд и Фейербах, он усомнился в реальных мотивах наших действий. Если позаимствовать термин Барри Страуда, который я уже использовал в шестой главе, Ницше предлагает «“разоблачающее” объяснение» веры. Из-за этого разоблачающего метода Ницше я вижу в нем сторонника генеалогической философии религии, которая делает акцент на психологии, определяющей наши философские и религиозные убеждения. Работы Ницше – богатый источник для психологии морали, важного направления в современной религиозной и светской этике. Вот пример емкого описания самообмана: «“Я это сделал”, – говорит моя память. “Я не мог этого сделать”, – говорит моя гордость и остается непреклонной. В конце концов память уступает» [727].

К сожалению, в этой главе нужно сказать пару слов о нацизме (Хайдеггер состоял в Национал-социалистической немецкой рабочей партии). Адольф Гитлер открыто одобрял философию Ницше, и иногда возникает вопрос, не внес ли Ницше свою лепту в нацистскую идеологию превознесением сильных и критикой жалости и сострадания. Но Ницше ясно и решительно выступал против тиранической государственной власти [728]. Он открыто отвергал германский империализм, сожалея о последствиях немецкой победы во франко-прусской войне. В 1888 г. он написал: «Немцы скучают теперь от ума, немцы не доверяют теперь уму, политика поглощает всю серьезность, нужную для действительно духовных вещей – Deutschland, Deutschland uber alles [729], я боюсь, что это было концом немецкой философии…» [730].

Как правило, этих четырех континентальных философов называют «феноменологами» – термином, происходящим от греческих слов phainomenon (явление) и logos (учение). Феноменология занимается изучением явлений, т. е. того, что дано нам в опыте. Эдмунд Гуссерль (1859–1938) был ведущей фигурой в ранней феноменологии, но поскольку в своих опубликованных работах он практически не касается философии религии, мы не будем его здесь рассматривать. Кроме того, в дальнейшем я буду по умолчанию использовать такие термины, как «феноменология». Можно спорить, в какой степени Хайдеггер был феноменологом, но в данном контексте подобные споры только уведут нас в сторону.