Чарльз Талиаферро - Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней

Но их нужно использовать, а не просто относиться к ним с уважением или облекать в новую терминологию. Более того, в настоящее время индустриальная цивилизация сама недостаточно развита, чтобы сформировать свою собственную традицию…Если философия не хочет принимать во внимание и интерпретировать новое и специфическое современное общество, она может получить стипендию, она может соорудить хорошо оборудованный тренажерный зал для диалектических упражнений, она может облачиться в изящную литературу. Но она не сможет освещать или направлять нашу сбитую с толку цивилизацию. Это под силу только духу, которого интересуют современные реалии и который встречает их открыто и сочувственно [685].

В результате, если говорить о философии религии, получается такой подход к доказательству и религиозной вере, который принимает всерьез как традицию, так и современные опыт и практику.

Категория «континентальный философ» – популярное обозначение многих фигур, о которых в настоящей главе пойдет речь. В некотором смысле корни континентальной философии уходят в описанный в конце пятой главы раскол между теми мыслителями, которые в общем связывали себя с романтическим движением, и теми, кто связывали себя с Кантом. Интеллектуалы, такие как Якоби, отвергли мечту эпохи Просвещения о критической философии, основанной на разуме. Фредерику Байзеру удалось передать суть процесса обесценивания идеалов Просвещения:

К концу XVIII в. ситуация в немецкой философии была отмечена затяжным культурным кризисом: упадком Aufklärung, Немецкого Просвещения. Этот кризис поставил под сомнение его главный Символ веры: суверенность разума. Эпоха Aufklärung была немецким «веком разума» или, так как под разумом понимали критическую силу, «веком критики». Эпоха Aufklärung давала разуму полный суверенитет, поскольку утверждала, что разум может критиковать все наши убеждения, принимая или отвергая их в строгом соответствии с наличием у них достаточных доказательств… Такова была смелая программа и мечта Aufklärung. Впрочем, к сожалению, эта эпоха сама несла в себе семена своего разрушения. Простое утверждение ее принципа суверенности разума поднимает серьезные вопросы. Ибо если разум должен критиковать все на свете, не должен ли он также критиковать самого себя? И, если это так, как предотвратить превращение его самокритики в скептицизм? Кошмар принимал угрожающие масштабы: самокритика разума могла закончиться нигилизмом, сомнением в существовании чего бы то ни было. Именно этот страх был самой сутью кризиса Aufklärung [687].

«Континентальные философы» разделяют подозрительность кантовской критической философии, декартовский фундаментализм, обращение к доказательствам, характерное для эмпириков и рационалистов, и, конечно, специфику споров о религии в духе Пейли и Милля. Две фигуры, к которым я обращусь в самом начале, Кьеркегор и Ницше, выступали против великих систем, сконструированных Гегелем и рядом других идеалистов, рассмотренных в шестой главе.

Но если и можно возводить происхождение континентальной философии к протесту против рационализма в XIX в., ее содержание ни в коем случае нельзя сводить к упадку интереса к доказательствам. Так, для феноменологов (в особенности для Гуссерля и Хайдеггера) обоснование любой точки зрения нуждалось в доказательствах. Но в их понимании доказательство гораздо шире, чем аргументация у Канта, Юма, Локка и прочих философов. Настроения, например, являются ключевыми источниками данных для познания человеческой природы. Страх, как мы еще увидим у Хайдеггера, свидетельствует о нашей направленности к смерти («бытие к смерти»). Впоследствии множество континентальных философов скурпулезно изучало характер и философские импликации опыта. Несмотря на то что континентальная традиция, как правило, противостояла кантовскому рационализму, в некотором смысле многие ранние континентальные мыслители считали себя преемниками трансцендентальной психологии Канта: они также отказывались исследовать ноуменальный, или трансцендентный разуму, мир и вместо этого сосредотачивали внимание на структуре сознания и смысловой структуре опыта.

Еще один способ определить континентальных мыслителей – противопоставить их аналитической философии, в которой первостепенную роль играет концептуальный и лингвистический анализ. Аналитический философ может посвятить все свои силы анализу понятия познания, выявляя необходимые и достаточные условия для знания человеком некой пропозиции. Континентальные философы, напротив, изначально считают наш опыт познания неприкосновенным. «Континент» указывает на Европу, но в каком-то смысле этот термин может вводить в заблуждение, поскольку многие философы, называвшие себя аналитическими в противоположность континентальной философии, были (и остаются) европейцами [688].

Во второй половине ХХ в. между континентальными и аналитическими философами назрел философский и профессиональный конфликт, приведший к плачевной, практически комичной интеллектуальной атмосфере, прекрасно переданной в знаменитой работе Джона Пассмора «Сто лет философии»:

Нам приходится учитывать тот факт, что большинство британских философов убеждены в произвольности, претенциозности и разрушительности континентальной философии, тогда как континентальные философы с не меньшей уверенностью говорят о филистерстве, скуке и бездушии британского эмпиризма. Даже там, где экзистенциалисты отображают некоторые стороны последнего, например, когда они подчеркивают фактичность существования, делают они это наподобие ярмарочных кривых зеркал: то, что казалось в высшей степени разумным и упорядоченным, вдруг выглядит как карикатура [689].

Как известно, британский философ Майкл Даммит сравнил преимущественно аналитического философа (Фреге) и континентального философа (Гуссерль) с реками Рейн и Дунай соответственно, потому что они «берут начало довольно близко друг от друга, и в течение какого-то времени их пути параллельны, но расходятся они в совершенно разных направлениях и впадают в разные моря» [690].

Я считаю, что необходимость выбора между континентальной философией религии и ее аналитической соперницей довольно прискорбна и что есть достойные, важные проекты, которые охватывают как первую, так и вторую. Но вместо того чтобы оплакивать или воспевать капризную академическую конкуренцию, я сперва обращусь к Кьеркегору. Континентальные философы (как правило) возводят свою генеалогию к Кьеркегору, Ницше, Гуссерлю, Хайдеггеру, либо опираясь на них, либо противопоставляя себя им. Между большинством континентальных философов, о которых здесь пойдет речь, есть тесная взаимосвязь – как философского, так и личного характера [691]. В конце настоящей главы мы рассмотрим феминистскую философию религии, поскольку, несмотря на то что некоторые ее представители являются философами-аналитиками, многие из них находились под влиянием континентальной мысли и способствовали ее развитию.