Карл Кантор - Тринадцатый апостол

Кто же повелевает землей – император, царь, президент, парламент? Генсек? Ни личной, ни коллегиальной власти на земле не существует. Власть никто не захватывал с бандой головорезов. Никто не властвует как избранник Божий. А между тем Повелитель существует. Он един не в трех, а в тысячах лиц – одинаковых, как горошинки на тонких чулках Вильсона. Он многолик, и он анонимен. Посередине золотоворота, посреди тонущего всего

Он – соперник и враг Маяковского и всех других людей, независимо от их достоинств, талантов, достижений, личных качеств. Его восхваляют на всех языках земли. Ему служат пророки, философы (Локк), скульпторы (Фидий), ученые (Галилей разыскивает для него самую красивую среди звезд). Повелитель всего – не Господь, не пророк, а власть его над людьми непомерна и непреодолима:

Октябрь был первой революцией, которая пыталась победить власть денег, избавить человечество от власти анонимного повелителя. Но уже с первых шагов антиденежной власти были введены привилегии для высших звеньев партийного руководства, потом нэп – еще один шаг назад в сторону товарно-денежных отношений. Деньги в стране «бескорыстного» Октября после развала СССР снова стали Повелителями Всего. Маяковский оказался прав.

Капитализма уже нет, а сатана-капитал тут правит бал. Ему даже нет нужды присваивать прибавочную стоимость (да рабочий в условиях современного кибернетическо-интернетного прогресса ее почти и не создает). Самое неправдоподобное для человека (для Маяковского) – не всевластие Повелителя Всего, не то, что Повелитель Всего захотел обладать возлюбленной поэта, а то, что возлюбленная, привлеченная холеным телом Повелителя, сама пошла к нему:

Круг замкнулся. Да, все в его власти. Но ведь она, как и он, была исключением. И вот она сама, сама отдалась этому монстру. Как после этого жить? Струны его души напряглись, и зазвучала суицидальная мелодия такой красоты и зазывности, что хотелось самому повторять ее снова и снова – пусть потом последует смерть:

Покончить с собой он не смог, хотя хватался то за револьвер, то за бритву, то готов был броситься с крыши. Душили слезы и изумрудом падали на лед. Это были последние слезы любви. Другими слезами плачут, влюбившись в первый раз. Маяковский сам напомнил о Демоне. Сам назвал себя новым Демоном в американском пиджаке и блеске черных ботинок. Но он не был Демоном. И плакал не так:

Для Демона дорога в преисподнюю. Для человека – в Рай. Разве смертному это не дано? А Данте? Маяковский захотел из ада земной жизни воспарить прямо в божественные небеса – может быть, там есть покой для ревнивых? Описание Маяковским своего пребывания в небе – это каскад остроумия, шуток, розыгрышей, веселья. Это все-таки декорация Рая, а вовсе не тот настоящий, где побывал Данте, и который изобразил Микеланджело. Глава «Маяковский в небе» – бутафория. На небе ангелы, оказывается, поют Верди – нечто для них запретное «Если красавица в любви клянется.». Но и на небе поэт долго не выдерживает роль Арлекина и внезапно, как только в проемы бутафории просвечивает всамделишный Рай, появляется в маске печального Пьеро. Он пробыл на небе, шатаясь там без дела, тысячи, миллионы лет и затосковал по земле, по изменившей ему возлюбленной. Он думает, что теперь на земле все изменилось:

А, что важнее всего, Повелителя Всего на земле больше нет – уничтожили, растаял или испарился. Возвращался поэт на землю вместе с зарей. С каким блеском, легкостью, артистизмом написано это возвращение – как будто во вселенском цирке с трапеции на трапецию перепрыгивает гимнаст:

И что же Маяковский – футурист – увидел на земле через миллионы лет? Произошли изменения, о которых он мечтал, стали люди лучше? Изменилась толпа? Ничуть. Ну, а Повелитель Всего? Неужели еще не гикнулся? Не многого ли захотел футурист?! Прошло всего несколько миллионов лет.

Философы спорят, ищут смысл жизни. Пустое. Приобщитесь к ясновидению «Рыжего». Он здесь, он всегда, когда нужен, на месте. Он не просит слова, он берет его, приводя к согласию спорящих мудрецов: