Александр Секацкий - Философия возможных миров
- Название:Философия возможных миров
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Издательство К.Тублина («Лимбус Пресс»)a95f7158-2489-102b-9d2a-1f07c3bd69d8
- Год:неизвестен
- ISBN:978-5-8370-0725-5
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Александр Секацкий - Философия возможных миров краткое содержание
Новая книга философа и писателя Александра Секацкого необычна как с точки зрения выбора тем, так и по способу подачи материала. Каждое эссе представляет собой неожиданный, смещенный взгляд на давно знакомые и привычные вещи, преображающий контуры сущего и открывающий новые горизонты бытия. Высвечиваемые миры не похожи друг на друга, и все же определенным образом они совмещены с нашей реальностью, которая в итоге получает дополнительные непредсказуемые измерения. «Философия возможных миров» поразительным образом соединяет в себе метафизическую глубину, оригинальность мысли и бесспорную художественную выразительность. Лучше классика не скажешь: «Внимай, читатель, будешь доволен».
Философия возможных миров - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Однако не всем репликаторам удается стяжать почетный микроэпохальный статус. Вот, скажем, промежуточное время господства видеосалонов и фотоаппаратов «Полароид» – они не конституируют сохраняемую ячейку времени, в отличие от эпохи персональных компьютеров. Но и внутри этой эпохи с некоторым сомнением можно выделить и удержать как целое отдельную микроэпоху, когда «комп» уже был, а интернета еще не было, и владельцы РС обменивались дискетами… А вот эпоха паровой техники вполне полноценна в этом отношении, и сейчас осуществляется ее успешная (хотя и неспешная) реставрация – ретрофутуризм.
Мы, однако, не знаем, что это означает: то ли никакой катастрофы не произошло, то ли она была поглощена, буквально «потреблена», использована как ресурс устойчивости – кем? И вопрос «что значит – не заметить катастрофу?» встает с новой силой. «Это поступательное движение есть изменение, незаметное и не обладающее формой изменения» [88].
Гегель, разумеется, описывает здесь Weltlauf, нормальный ход вещей. Как философ, мыслящий диалектически, он прекрасно понимает, что ход вещей не может оставаться таким, каков он есть, под влиянием простой инерции; множество ярких пассажей он посвящает воспитательной роли войны и страха смерти. Говоря о некоторых исторических народах, Гегель замечает: «Их свобода умерла как следствие их страха перед смертью» [89]. В действительности это означает, что катастрофа не только нависает над гражданским обществом сверху и не только пропасть готова разверзнуться под ногами, что вполне справедливо, – дело еще в том, что спектральная линия катастрофического вплетена в саму ткань повседневности: коль скоро мы существа, живущие в экзистенциальном измерении, то катастрофа – это то, что произошло и происходит сейчас . Сама социальность разрушается и восстанавливается в неком режиме, который как раз и можно назвать пульсом, нервом современности. Исключительно важная роль здесь принадлежит амортизаторам, утилизаторам, поглотителям catastrophe.
Быть может, без этой спектральной линии, затянувшейся и втянутой вовнутрь катастрофы, подлинно человеческое вообще не способно существовать. Между тем не решены даже основные вопросы хронического катастрофизма как способа человеческого существования. Вот, скажем, пророческая, профетическая линия, точно так же проходящая внутри хода вещей, Weltlauf, – она выполняет очень важную, хотя и двусмысленную роль, как серебряная ниточка в льняной пряже. Ее можно назвать воздушным коридором буревестников.
Пусть сильнее грянет буря… между тучами и морем… – и далее в том же духе. Брошенный с этой позиции зоркий взгляд Кассандры (ну или ее наследников) преисполнен и недоумением, и негодованием: как можно ничего не замечать? Делать вид, что ничего не происходит, тогда как вот она, буря, революция, катастрофа?
Но глупый Пингвин робко прячет тело жирное в утесах. Это не очень удивительно, но почему-то ни одному Буревестнику не приходит в голову, что, может быть, презренный Пингвин совсем не так глуп, как кажется, и даже – не так уж и робок… У него ведь есть своя гордая песня, не уступающая в пафосе арии Буревестника, и озвучил ее не кто иной, как Кант. Если суммировать соответсвующие кантовские пассажи, то ария Пингвина будет звучать примерно так: «Поступай так, чтобы максима твоей воли, избранные тобою принципы оставались нерушимыми, несмотря ни на что. Даже если весь мир вокруг тебя сойдет с ума, сохраняй вменяемость, а когда все станут указывать тебе на непреодолимые обстоятельства, отвечай им кротко, но твердо: в упор не вижу!»
В известном смысле «Критика практического разума» – это книга о том, как жить, не замечая катастрофы. Да и вся моральная философия Канта о том же. В свете ее образы Буревестника и Пингвина, по сути, меняются местами.
Вот суетливый Буревестник мечется, стремится выгадать, урвать хоть что-нибудь – и при случае половить рыбку в мутной воде.
– Я гордо рею, – говорит он окружающим, но те не очень-то ему верят, поскольку видят, что по большей части он просто сотрясает воздух.
А вот скромный Пингвин даже виду не показывает, что буря хоть как-то достала его. На первый взгляд он совсем не воин, у него-то ни ручек ни ножек нет, так, одни закрылки, но не падает в обморок и не впадает в панику, не сдается Пингвин. Он остается среди утесов, он и сам как утес.
Понятно, спектр на то и спектр, чтобы иметь множество спектральных линий, в данном случае поведенческих стратегий, экзистенциальных проектов, да и просто темпоральных составляющих такого загадочного и восхитительного явления, как современность. Линия Буревестника – это как минимум две линии: есть и вправду крылатые посланцы Кассандры, есть и настоящие стервятники. Что касается пингвинов, то тут линий еще больше – от самых обывательских обывателей до консерваторов как носителей по-своему героического, стабилизирующего консерватизма. Но и вымывание, выбывание даже самых мещанских на первый взгляд линий (слишком человеческих и пороков и добродетелей) вполне может привести к триумфу хищных репликаторов, к резкому падению «катастрофо-устойчивости» социума и социальности как таковой. Тут хочется процитировать Бергсона: «Конечно, общество эволюционирует в жестких рамках институтов, находя себе опору в самой этой жесткости. Долг государственного деятеля – следить за переменами и изменять институт, пока на это есть еще время; девять из десяти политических ошибок обусловлены убеждением в важности того, что уже перестало быть истинным. Но десятая и, может быть, самая серьезная ошибка – больше не считать истинным то, что все еще является таковым» [90].
Таким образом, мы начинаем понимать, в чем состоит работа Вишну. Разобраться в этом мечтали многие метафизики (тот же Декарт), но мешала исследовательская страсть, своего рода мономаниакальность, позволяющая, безусловно, добиться впечатляющих успехов. Но и в работе Вишну скрыта не меньшая степень виртуозности, она может быть замаскирована даже рутинным усердием.
Итак, Брахма творит мир. Активность его усилий и объем проделанной работы не вызывают сомнений, хотя в чем именно состоит решающая операция творения, остается загадкой. С Шивой проще всего. Он специалист по пляскам смерти, ответственный, впрочем, не только за смерть, но и за отмирание ненужного. Но Вишну поначалу кажется бездельником, который сторожит уже готовое сущее. Однако, поскольку даже самый беглый спектральный анализ сущего как происходящего обнаруживает внутри вплетенную нить катастрофы, это значит, что в самой сердцевине стабильности, там, где все кажется почти вечным, бушует буря, реют буревестники и прячутся пингвины, там вправляются вывихнутые суставы времени или же все идет на слом…
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: