Александр Секацкий - Философия возможных миров

Самые гордо реющие буревестники – это, конечно, вестники Шивы, его жрецы и представители в Weltlauf. Они передают терминатору весточку, когда приступать к смертоносному танцу. В свою очередь Вишну и его сотрудники следят за тем, чтобы буревестники не оглушали мир своим криком, но и не улетали слишком далеко. Роль пингвинов в том, что они аборигены уже сотворенного сущего, им не достает поэтому импульса внутреннего беспокойства – таковы и наши внутренние пингвины в отличие от экзистенциального целого, которое всегда есть сущее, творимое сейчас. А ведь есть еще гагары и медузы, горгоны и мегеры и много других странных обитателей с затрудненной персонификацией (кто или что) – вот почему Декарт был совершенно прав, утверждая, что Бог сохраняет мир не таким, каким его создал, а таким, каким его сохраняет. Или это другой Бог, или он сам как Другой?

Та к или иначе, но чрезвычайно далек Вишну от состояния безделья, от «праздношатания и стояния на месте», как сказал бы Хайдеггер. Его дело – согласование потоков времен, забота о всех линиях спектра. На языке классической физики это выражается так: покой есть сложносоставное состояние, его можно изготовить из суммы разнонаправленных движений. Наоборот, сколько ни суммируй состояния покоя, движения не получится. Вот Вишну и работает как эквилибрист-балансировщик, всякий раз предъявляя миру свое виртуозное произведение, у которого, увы, так мало ценителей… Впрочем, отчасти это является важным контрольным параметром как раз для оценки совершенства изделий Вишну: быть воспринимаемым как простая данность. Действительное количество внутренних превратностей, которые в свою очередь оказываются не окончательными, таково, что диалектика Гегеля предлагает на этот счет лишь самый общий и приблизительный конспект – не говоря уже о тектологии Богданова. Даже сохранение приоритета долгосрочных репликаторов (организмов) над разнородными ситуативными репликаторами все еще не получило естественно-научного объяснения, это касается и такого сравнительно простого явления, как кристаллизация. Что уж говорить о горизонтах истории или о невероятных превратностях собственной жизни, по-разному данной самому себе и другому?

Вот, например, катастрофическая линия спектра как «жизневраждебная специя, необходимая для произрастания самой жизни» [91]– она не является самой катастрофой, но призывает ее, инвестирует высшие формы энергии в преобразующий потенциал, а сверх того еще и поглощает некоторые типы катастроф. Можно ли назвать ее стабилизирующей силой? А что сказать насчет трансгрессии и ее повседневного коррелята, известного как преступление ? Теория преступника как главного работодателя в современном мире, по сути дела, так никем и не опровергнута [92]. А упоминаемые то и дело тем же Ницше переориентировщики рессентимента, поставившие себе задачу перепрограммировать все естественное? А рыцари чистого авантюрного разума, снимающие сливки, которые они заставляют своих современников предварительно взбивать? Ну и, наконец, те самые равнодушные, с чьего молчаливого согласия свершается все зло в мире…

Насчет огульного осуждения этих самых «равнодушных» – не будем спешить, гвардия, задействованная богом – хранителем Вселенной, самая необычная и удивительная, таких диковинных воинов (или, если угодно, сотрудников) нет ни у Демиурга, ни у Истребителя всего сущего. Послушаем Ницше, одно из его последних соображений:

«То, что оставил он в наследство человечеству, есть практика, его поведение перед судьями, преследователями, обвинителями и всякого рода клеветой и насмешкой – его поведение на кресте. Он не сопротивляется, не защищает своего права, он не делает ни шагу, чтобы отвратить от себя самую крайнюю опасность, более того – он вызывает ее… И он молит, он страдает, он любит с теми, в тех, которые делают ему зло. В словах, обращенных к разбойнику на кресте, содержится все Евангелие. “Воистину это был Божий человек, Сын Божий!” – сказал разбойник. “Раз ты чувствуешь это, – ответил Спаситель, – значит, ты в раю, значит, ты сын Божий”. Не защищаться, не гневаться, не привлекать к ответственности… Но также не противиться злому – любить его…» [93]

В самом христианстве это лишь одна из составляющих, мерами возгорающаяся, мерами затухающая, говоря словами Гераклита. Но редкие носители этого начала суть незаменимые воины в гвардии Вишну – и вновь придется сделать вывод, что стратегия хранителя-Вишну совершенно ускользнула от европейской метафизики, основанной на поляризации света и на дуальной этике света и тьмы. Идея сезонности , необходимая для навигации в океане повседневного и дающая ключ ко всякому сегодня , справедливость ситуативного уклонения и высший пилотаж недеяния – ближе всего к этому подошла метафизика Поднебесной [94]. Стабильность Китая, временами переходящая в беспросветность застоя, вызывала неизменное презрение у парящих буревестников Европы, но стража Вишну по возможности избегает прямых столкновений, предпочитая, чтобы буревестники сражались друг с другом в интересах Хранителя…

Теперь поразмышляем вот о чем. Инсталляция медиасреды учредила новый тип настоящего – современность в строгом смысле слова. Это довольно очевидно, но не менее важно, что одновременно был учрежден и новый тип прошлого, особым образом защищенный от катастрофизма. Замедлилось и даже приостановилось истребление промежуточных форм – ничего подобного прежде не было не только в природе, но даже и в истории. Насчет того, как обстоит дело в истории, весьма проницательно высказался Пелевин:

«Именно это “никто не увидит” является ключевым моментом во всех вопросах, связанных с бабочками и их следами во времени. Отклонения от мирового плана и их следствия чаще всего уходят в ту зону, где у них исчезает наблюдатель, – и самоликвидируются. Это как-то связано, наверно, с той тонкой областью физики, где учитывается роль наблюдающего сознания. Но здесь я не специалист.

Мир не обязан бесконечно продолжать все начавшиеся в нем истории. Главное, чтобы никто из наблюдателей не заметил нестыковки. А для этого стараться обычно не надо. Надо сильно постараться, чтобы кто-то что-то заметил» [95].

Это в целом верное описание истории как катастрофы и способов исхода из нее. Эволюция живого или, скажем так, эволюция видов аннулирует следы катастрофы за счет очень краткого периода полураспада промежуточных форм, «поднявшаяся пыль» стремительно поглощается, так что онтологические знаки препинания всегда расставлены между хорошо различимыми видами. Где-то, впрочем, оседают представители реликтовой памяти. И востребовать их может лишь какая-нибудь очередная катастрофа (ароморфоз).