Фридрих Энгельс - Положение рабочего класса в Англии. По собственным наблюдениям и достоверным источникам

(Ещё бы, как будто движение всех мышц не является непосредственной потребностью организма, онемевшего и ослабевшего за работой! Но автору следовало бы подождать, чтобы посмотреть, не исчезнет ли это кратковременное возбуждение уже через несколько минут. Кроме того автор ведь мог это видеть только в обед, после пяти- или шестичасового труда, а не вечером !). — Что касается здоровья рабочих, то, чтобы доказать его превосходное состояние, этот буржуа имеет беспредельную наглость ссылаться на отчёт 1833 г., который мы уже так много раз цитировали и приводили в выдержках. Отдельными, вырванными из контекста цитатами он пытается доказать, что среди рабочих не встречается и намёка на золотуху и — это совершенно верно — что фабричная система избавила их от всяких острых заболеваний (о том, что она зато наградила их всеми хроническими болезнями, автор, конечно, умалчивает). Чтобы понять бесстыдство, с которым почтенный Юр преподносит английской публике самую грубую ложь, надо знать, что отчёт состоит из трёх толстых фолиантов и откормленному английскому буржуа и в голову не придёт его штудировать. Послушаем ещё, что он говорит о фабричном законе 1833 г., изданном либеральной буржуазией и, как мы увидим ниже, налагающем на фабриканта лишь самые необходимые ограничения. Закон этот, и в частности обязательное школьное обучение, является, по его мнению, абсурдной и деспотической мерой, направленной против фабрикантов. Этот закон выбросил на улицу всех детей моложе 12 лет, и к чему это привело, спрашивает Юр? Отстранённые от своего лёгкого и полезного труда, дети не получают теперь никакого воспитания; и згнанные из тёплого прядильного отделения в холодный мир , они существуют только нищенством и воровством; по мнению Юра, эта жизнь представляет печальный контраст с их непрестанно улучшавшимся положением на фабрике и в воскресной школе! Под маской филантропии этот закон усугубляет страдания бедняков, сетует Юр, и будет крайне затруднять, если не остановит совсем, добросовестного фабриканта в его полезной деятельности (стр. 405, 406 и сл.).

Разрушительное влияние фабричной системы давно уже стало привлекать к себе всеобщее внимание. Закон об учениках 1802 г. уже упоминался здесь. Позднее, около 1817 г., фабрикант Роберт Оуэн из Нью–Ланарка (Шотландия), ставший впоследствии родоначальником английского социализма, начал посредством петиций и докладных записок доказывать правительству необходимость законодательной охраны здоровья рабочих и в особенности детей. К нему присоединились покойный сэр Р. Пиль и другие филантропы, и они последовательно добились фабричных законов 1819, 1825 и 1831 гг., из которых два первых совсем не соблюдались, а последний соблюдался лишь отчасти. Закон 1831 г., принятый на основе предложения сэра Дж. К. Хобхауза, запрещает использование на хлопчатобумажных фабриках рабочих моложе 21 года для работы ночью, т. е. между половиной восьмого вечера и половиной шестого утра; кроме того он устанавливает на всех фабриках для рабочих моложе 18 лет рабочее время не более 12 часов ежедневно и 9 часов по субботам. Но рабочие не могли давать показаний против своих хозяев, не подвергаясь опасности увольнения, и потому закон принёс мало пользы. В больших городах, где рабочие были менее покладистыми, наиболее крупные фабриканты приняли совместное решение подчиниться закону, но даже здесь оказалось немало таких, которые, по примеру фабрикантов в сельских местностях, вовсе с ним не считались. Между тем среди рабочих распространилось требование десятичасового билля, т. е. закона, запрещающего заставлять молодых людей моложе 18 лет работать на фабриках больше 10 часов в день. Рабочие союзы путём агитации превратили это требование в общее требование всего фабричного населения, а филантропические элементы партии тори, возглавляемые в то время Майклом Садлером, подхватили этот план и внесли его на обсуждение в парламент. Садлер добился назначения парламентской комиссии для обследования фабричной системы, и эта комиссия представила свой отчёт в парламентскую сессию 1832 года. Это был определённо пристрастный отчёт, составленный в партийных интересах откровенными врагами фабричной системы. В своём благородном увлечении Садлер дошёл до самых необоснованных и неверных утверждений; самой манерой ставить вопрос он добивался у свидетелей ответов, которые если и не были ложными, то выражали истину в извращённом, подтасованном виде. Фабриканты, в ужасе от отчёта, который изображал их извергами, сами просили назначить официальное обследование; они понимали, что теперь правдивый отчёт мог принести им только пользу; они знали, что у кормила власти стоят благосклонно к ним настроенные виги, настоящие буржуа, принципы которых не допускали ограничения промышленности. И действительно они добились назначения комиссии из одних либеральных буржуа; отчёт этой комиссии и является тем самым отчётом, на который я здесь так часто ссылаюсь. Этот отчёт несколько более, чем отчёт комиссии Садлера, близок к истине, но он отклоняется от неё в противоположном направлении. На каждой его странице сквозит симпатия к фабрикантам, недоверие к отчёту Садлера, враждебность к самостоятельным выступлениям рабочих и к сторонникам десятичасового билля. Нигде не встретишь признания права рабочих на человеческое существование, на независимую деятельность и собственные суждения. Он упрекает рабочих в том, что, агитируя за десятичасовой билль, они думали не только о детях, но и о самих себе, называет рабочих агитаторов демагогами, злонамеренными, коварными людьми и т. п., одним словом, все симпатии его на стороне буржуазии. И тем не менее ему не удаётся обелить фабрикантов; по его же признанию, такое множество гнусных дел остаётся на совести фабрикантов, что даже после этого отчёта агитация в пользу десятичасового билля, гнев рабочих против фабрикантов и самые резкие выражения комиссии Садлера о последних должны быть признаны вполне справедливыми. Вся разница заключается в том, что отчёт Садлера обвинял фабрикантов в жестокости откровенной, неприкрашенной, а тут обнаружилось, что эта жестокость скрывается большей частью под маской цивилизации и человечности. Ведь д-р Хокинс, врач, обследовавший Ланкашир по поручению комиссии, сам решительно высказался за десятичасовой билль в первых же строках своего доклада! А член комиссии Макинтош сам заявляет, что его доклад не раскрывает всей правды, так как очень трудно убедить рабочих давать показания против хозяев, а фабриканты, и без того вынужденные проявлять больше уступчивости вследствие возбуждённого состояния рабочих, часто готовились к посещению комиссии, производили уборку фабрики, сокращали скорость движения машин и т. п. В Ланкашире, в частности, они применяли такую уловку: они представляли комиссии, под видом «рабочих», своих надсмотрщиков, которые распространялись о гуманности фабрикантов, о благотворном влиянии труда на здоровье, о равнодушии и даже отвращении рабочих к десятичасовому биллю. Но эти надсмотрщики — уже не настоящие рабочие, это дезертиры своего класса, которые за более высокую заработную плату продали свои услуги буржуазии и борются против рабочих в интересах капиталистов. Их интересы совпадают с интересами буржуазии, и поэтому они чуть ли не более ненавистны рабочим, чем сами фабриканты. И при всём том отчёт вполне достаточно показывает возмутительное, бессердечное отношение промышленной буржуазии к рабочим, показывает всю подлую систему промышленной эксплуатации во всей её бесчеловечности. Что может вызвать большее возмущение, чем ярко выступающий на страницах этого отчёта контраст между длинным перечнем болезней и уродств, вызванных чрезмерной работой, и холодной, расчётливой политической экономией фабриканта, пытающегося доказать с цифрами в руках, что он, а вместе с ним и вся Англия, неизбежно разорится, если ему впредь не будет разрешено ежегодно превращать в калек столько–то детей! Большее возмущение могли вызвать разве только цитированные мной выше бесстыдные разглагольствования г-на Юра, если бы они не были так смехотворны.