Юрий Мухин - Народ без элиты

У Фета была половина немецкой крови, но, как видите, в окружении русского дворянства и интеллигентов эта кровь воинов испарилась без остатка. Правда, мне могут сказать, что Фет был поэтом и жил поэзией, а не тем делом, за которое получал от царя жалование.

Знаете, по его воспоминаниям вообще не скажешь, что он был поэтом — из его писаний никак не следует, что его занимала эта самая поэзия. Нет, в тексте мемуаров Фет пару раз вспоминает, как он по пьяни сочинял четверостишья, но я не встретил даже того, что поэзия отнимала у него хоть сколько-нибудь времени, что его хоть как-то волновали переводимые им произведения, что его когда-то что-то осеняло, что его посещала муза, что он записывал на клочках бумаги какие-то гениальные строки.

После воспоминаний Фета у меня окрепло впечатление, что факт писания разного рода рифмованных и нерифмованных текстов для российской интеллигенции был общепризнанным оправданием свой праздности. Причём оправданием был сам процесс писания, а не польза кому-то от этого писания. В понимании интеллигента если что-то пишешь, то уже не тунеядец!

И по своей праздности от Фета ничем не отличались и его близкие друзья-литераторы, жизнь которых Фет описывает чуть ли не многословнее, нежели свою. Это И.С. Тургенев, Л.Н. Толстой и В.П. Боткин. Последний — это мало известный нам литературный критик, старший сын купца, ленившийся продолжить дело отца, — один из довольно известных братьев Боткиных (в Москве есть больница имени одного из них). Фет был женат на сестре этих братьев.

Читая воспоминания Фета, просто удивляешься, как эти интеллигенты с ума не сошли от безделья, занимая время своей жизни совершенно пустыми делами. Скажем, Тургенев (как и все они) был охотник, но всё же охота подразумевает добычу пропитания, а в случае с этими вечно скучающими бездельниками это было просто убийство зверя и птицы.

Вот цитаты из писем Тургенева из Франции:

«1860 год. …Кстати о тетеревах, я надеялся, что получу от вас описание ваших первых охот в Полесье, а вы только еще собираетесь… А во Франции бог знает когда наступит время охоты! …Впрочем, что за охота! Вечные куропатки и зайцы! Что же касается до времени моего возвращения на родину, то я пока ничего определительного сказать не могу. На днях разрешится вопрос: придется ли мне зиму провести в Париже или вернусь я к вальдшнепам в Спасское».

«1865 год. …На днях я убил довольно оригинальное количество дичи: 1 дикого козла, 1 зайца, 1 дикую кошку, 1 сазана, 1 вальдшнепа и 1 куропатку. Дружески кланяюсь Марье Петровне и вас обнимаю. Преданный вам Ив. Тургенев».

«1866 год. …Кажется, я в нынешнем году в Россию не приеду и потому не увижу вас; — разве вы соберетесь и к нам пожалуете. Мы с Виардо принаняли еще охоту к той, которую до сих пор имели, и теперь можем угостить приятеля. Одних зайцев мы уколотим до 300-т».

«1866 год. …Я успел быть до болезни семь раз на охоте: в 1-й раз ухлопал 3 куроп. и 2 зайца; во 2-й раз — 6 куроп. и 5 зайц.; в 3-й — 8 кур. и 3 зайца; в 4-й — 11 кур., 5 зайцев и 1 перепела; в 5-й — 5 кур. и 1 перепела; в 6-й — 9 кур.; в 7-й — 14 кур., 4 фазанов, 4 зайц. и 1 перепела = 81 штука. Это неогромно, но и недурно».

«1866 год. …Скажу вам, что я пока здоров и убил всего 162 штуки разной дичи: 103 куропатки, 46 зайцев, 9 фазанов и 4 перепела. Засим кланяюсь вашей жене и дружески жму вам руку».

«1869 год из Баден-Бадена. …Охота идет помаленьку; погода только часто мешает. На днях был удачный день: мы убили 3 кабанов, 2 лисиц, 4 диких коз, 6 фазанов, 2 вальдшнепов, 2 куропаток и 58 зайцев. На мою долю пришлось: 1 дикая коза, 1 фазан, 1 куропатка и 7 зайцев».

И ведь в этих охотах Тургенева главное то, что он не «добывал» зверя и птицу, а именно «убивал» их.

Вот Фет с Тургеневым в очередной раз возвращаются с охоты: «Нельзя не вспомнить с удовольствием о наших обедах и отдыхах после утомительной ходьбы. С каким удовольствием садились мы за стол и лакомились наваристым супом из курицы, столь любимым Тургеневым, предпочитавшим ему только суп из потрохов». Блин! Но если ты любил суп из курицы, то зачем убивал столько дичи, не дав добыть её тому, кто её съел бы? Почему курей не выращивал?

Кстати, Фет, сын помещика, родившийся и живший в деревне, пишет о себе: «Смешно сказать, что, покинув на четырнадцатом году родительскую кровлю, я во всю жизнь не имел ни случая, ни охоты познакомиться хотя отчасти с подробностями сельского хозяйства». Охоты он не имел познакомиться с тем, за счёт чего жил! А почему? Сельское хозяйство что, менее интересно, нежели бессмысленное убийство дичи?

А Тургенев, как и Толстой, вообще по своему положению изначально был крупным помещиком и при этом никак и никогда не занимался собственным хозяйством. Вот его письмо Фету 31 марта 1867 года:

«В 11 1/2 лет я получил — 122 000 руб. сер.!

Из них капитальной суммы — 62 000 руб. сер.!!

Доходной суммы — 60 000 руб. сер.!!!

Что составляет в год — 5500 руб. сер.!!!!

Я нахожу, что с имения в 5500 десят., из коих 3500 совершенно свободны, этот доход слишком мал!!!!

Так как притом имение в упадке, скота нигде нету, и брат получает до 20 000!!!!! — Дяде 76 лет!!!!!! — я решился взять другого управляющего!!!!

…Я сегодня уезжаю в Петербург (где останавливаюсь у Боткина), а в понедельник в Баден… Когда вас ждать? Поклонитесь от меня вашей жене, крепко жму вам руку. Ваш Ив. Тургенев».

Как видите, какое тут, к чёрту, сельское хозяйство, если интеллигента Тургенева Баден-Баден ждёт? И всей работы по хозяйству, по мысли Тургенева, немного — надо найти такого управляющего, чтобы ленивого Тургенева не обманывал!

Лев Толстой тоже был тот ещё сельский хозяин. Вот Фет передаёт рассказ о Льве Николаевиче Толстом его брата, Николая Николаевича:

«На расспросы наши о Льве Николаевиче граф с видимым наслаждением рассказывал о любимом брате: “Левочка, говорил он, усердно ищет сближения с сельским бытом и хозяйством, с которыми, как и все мы, до сих пор знаком поверхностно. Но уж не знаю, какое тут выйдет сближение: Левочка желает все захватить разом, не упуская ничего, даже гимнастики. И вот у него под окном кабинета устроен бар. Конечно, если отбросить предрассудки, с которыми он так враждует, он прав: гимнастика хозяйству не помешает; но староста смотрит на дело несколько иначе: “Придешь, говорит, к барину за приказанием, а барин, зацепившись одною коленкой за жердь, висит в красной куртке головою вниз и раскачивается; волосы отвисли и мотаются, лицо кровью налилось, не то приказания слушать, не то на него дивиться”».

Висеть на турнике вверх ногами и давать распоряжения по хозяйству — это оригинально! Строго говоря, граф Лев Толстой, как следует и из иных эпизодов воспоминаний Фета, мужчина был с приличной придурью. Вот дам длинный эпизод с приглашением графа на охоту на медведя.