Владимир Пастухов - Революция и конституция в посткоммунистической России. Государство диктатуры люмпен-пролетариата

В центре конституционной дискуссии, соответственно, должны быть совершенно другие вопросы, чем те, которые по привычке обсуждаются. Сегодня надо сосредоточиться не на той конституции, которая у России как бы была, но на самом деле не было, а на той конституции, которой в России никогда не было, но должна была бы быть. В связи с этим, как мне кажется, надо учесть опыт прошлого и принять во внимание ряд условий, которые ранее были проигнорированы. При разработке новой российской конституции следует стремиться к тому, чтобы она была:

— прагматичной, то есть исходить из конкретных вызовов, с которыми Россия столкнулась здесь и сейчас, а не писаться на все времена и под любой народ;

— конкретной, то есть максимально усложнить возможность ее нейтрализации путем принятия конституционных законов, искажающих дух конституции;

— стимулирующей, то есть быть скроенной на вырост, чтобы подталкивать общественную и политическую эволюцию в определенном направлении, поскольку конституция является мощным инструментом культурной индокринации;

— легко интерпретируемой, то есть содержать в явном виде внятные принципы, позволяющие осуществлять качественное толкование конституционных норм (как я отмечал выше, сегодня в конституции нет даже принципа законности и плюрализма).

У русских конституционалистов нет другого выбора как искать собственные оригинальные ответы на вопросы, которые ставит перед ними жизнь, потому что готовых ответов где бы то ни было не существует. Английский историк Арнольд Тойнби утверждал, что при наличии цивилизации-лидера все ее ближние и дальние соседи, как правило, двояко реагируют на неизбежное со стороны лидера давление. Они либо начинают подражать лидеру, пытаясь скопировать и перенести на родную почву те технические и институциональные решения, которые с их точки зрения обеспечили цивилизационное превосходство, либо, наоборот, стремятся отгородиться от чуждого влияния, сделав упор на свои традиционные ценности. И то и другое решение Тойнби считал неверным, так как оно не способствует развитию собственных творческих сил следующей в фарватере за лидером культуры. Только ставка на ускорение развития собственного культурного потенциала, а не изоляция или слепое копирование, может позволить находящемуся под прессингом обществу сохраниться и решить свои проблемы.

То, что верно для цивилизаций в целом, верно для отношений России и Запада в частности, и для конституционного строительства в России в особенности. Россия демонстрирует полярное отношение к европейским конституционным идеям — она либо полностью их отвергает, либо пытается механически применить европейский конституционный опыт, что по описанным выше причинам всегда обречено на провал. В действительности западная конституционная модель является всего лишь важным ориентиром, руководством к действию, но, разумеется, не догмой. Задача состоит не в том, чтобы импортировать эту модель в Россию, — она ни при каких обстоятельствах не приживется в этой, как писал поэт начала прошлого века, «скудоумной местности», — а вырастить нечто подобное на собственной культурной почве, творчески адаптируя чужие идеи под свои специфические нужды и, возможно, даже развивая их. Но поставить так задачу,— не значит, к сожалению, решить ее. Что такое творческая адаптация конституционных идей, каждый склонен понимать по-своему.

В некоторой степени эта сложность известна переводчикам поэзии, да и вообще переводчикам с иностранных языков. Прямой, дословный перевод, особенно сложных, насыщенных глубокими ассоциациями и яркими метафорами текстов приводит либо к потере смыслов, либо только к частичной или искаженной их передаче. И напротив, литературный перевод, который зачастую оказывается совершенно самостоятельным произведением искусства, передает дух оригинала с наибольшей точностью. России нужен не прямой, дословный, а литературный перевод западных конституционных идей, пропущенный через свой собственный опыт, насыщенный собственным ассоциативным рядом.

Нужно докапываться до самых корней европейского конституционализма, до тех его глубинных уровней, где общечеловеческое уже доминирует над специфически цивилизационным. Нужно вычленять фундаментальные принципы в их наиболее общей и поэтому максимально гибкой форме и затем уже думать о том, как реорганизовать русскую социальную и политическую реальность в соответствии с этими принципами. И не надо пугаться, если итоговый результат будет внешне сильно отличаться от того, что было взято за образец. В любом случае Пастернак всегда ближе к оригиналу Шекспира, чем «гуглтранслейт».

Перефразируя классиков марксизма, можно сказать, что в то время как все предыдущие российские конституции лишь перелицовывали империю, действительная задача русского конституционализма состоит в том, чтобы навсегда покончить с империей. Сегодня по каким-то трудно объяснимым причинам в центре конституционной дискуссии оказался малозначимый и несущественный вопрос о предпочтительной для России форме правления — президентской или парламентской республике. Это лжедилемма, чрезмерное внимание к которой только тормозит конструктивную конституционную дискуссию. Полагаю, что в центре этой дискуссии должен находиться совершенно другой вопрос — об унитарном и федеративном государстве. Выбор в пользу унитарного государства будет означать выбор в пользу империи, а выбор в пользу федерации открывает в перспективе возможность создания национального государства.

Допускаю, что для очень многих людей как в России, так и за ее пределами гамлетовская дилемма, вынесенная в название этого раздела (самодержавие или федерация), покажется либо надуманной, либо неуместной, либо некорректно сформулированной. Тем не менее я полагаю, что вопрос о федерации — это ключевой вопрос, от ответа на который зависит будущее российского конституционализма. Именно от способности России создать эффективно работающую федерацию зависит возможность создания национального государства. Думаю также, что отказ от федерализма (к которому явно или тайно склоняются в удивительном единодушии и власть, и значительная часть оппозиции) обрекает Россию на бесконечное хождение по замкнутому политическому кругу, когда любая демократизация и либерализация заканчивается восстановлением самодержавия (разумеется, каждый раз в новой и до поры до времени неузнаваемой форме).

При этом важно все время иметь в виду, что подлинный федерализм не имеет ничего общего ни с советским федерализмом, ни с его посткоммунистической сублимацией. Вообще никакого отношения к федерализму как прошлые, так и настоящие политические реалии России не имеют. Русский федерализм еще только предстоит создать. Его не только никогда не было на практике, но для него даже не создана теоретическая модель. Это задача не близкого будущего, а своего рода перспективная цель, которая задает вектор политического движения. Я сомневаюсь, что эту цель можно достичь в один «конституционный присест». Поэтому надо свыкнуться с мыслью о том, что предстоящая конституционная реформа в России — это долгосрочный и многоступенчатый проект, в котором есть как неотложные задачи, так и перспективные цели. Они взаимосвязаны, но не взаимозаменяемы, и поэтому очень важно не путать первые со вторыми.