Владимир Бушин - Спасатели и гробовщики Владимира Путина

Сочинение Вашего любимого прохиндея изобилует нечистоплотными выдумками и о других писателях. Так, он хочет уверить нас, что в двадцатые годы стихи Пастернака были запрещены. Владимир Теодорович, сообщите этому куму хотя бы списочек основных изданий поэта именно в ту пору: «Сестра моя — жизнь» (1922), «Темы и вариации» (1923), «Избранное» (1926), «Девятьсот пятый год» (1927), «Поверх барьеров» (1929)…

Еще, говорит, тогда были запрещены и стихи Николая Заболоцкого. И у этого писателя судьба была не простая. Но у него в ту пору и запрещать-то было нечего, кроме разве что несколько рассказов для детей, напечатанных в журнале «Еж». Неужто злодеи их и запретили? А первая знаменитая книга поэта «Столбцы» вышла в самом конце тех лет — в 1929 году. Вокруг нее бурно кипели страсти, но никто ее не запрещал.

Нет конца измышлениям и фантазиям этого типа о нашей литературе. Дело доходит вот до чего. Иосиф Бродский, говорит, уверял меня, что Достоевскому, как его герою Раскольникову, «вполне могла придти мысль об убийстве ради денег». А мне кажется, что Бродскому вполне могла придти мысль об убийстве Волкова просто ради того, чтобы он замолчал.

Но Соломон этого не понимает и гонит облезлого зайца своего домысла дальше: «Схожие идеи об убийстве ради денег обуревали молодого Шостаковича». Вы только подумайте, великий композитор, а вот вам, пожалуйста… И как это доказывается? Очень убедительно. В одном из писем, говорит, у него прорвалось уж совсем «достоевское»: «Хорошо было бы, если бы все мои кредиторы вдруг умерли. Да надежды на это маловато. Живуч народ». Да, «заимодавцев жадный рой» ужасно живуч…

Владимир Теодорович, неужели Вы и теперь не понимаете, что за создание Божье Ваш друг, и какую книгу Вы осенили своим славным именем?

Исполнилось сто лет со дня рождения Бориса Слуцкого. «Литературная газета» почтила память талантливого поэта широко: на первой полосе его портрет и стихи, а дальше еще три восторженных статьи с фотографиями. Илья Кириллов в статье «Земля и небо» пишет: «Слуцкий не гениален, однако талантлив», и «гордая фигура Слуцкого возвышается над многими!». Конечно, возвышается… Постоянный мемуарист «Литгазеты» Сергей Мнацаканян в таком же возвышенном духе пишет о том, к сожалению, что ему неведомо, в том числе о самых важных и простых вещах жизни. Например, уверенно заявляет: «С фронта вернулись немногие. Слуцкий выжил». Как, дескать, один из немногих. Для старого, но не слепого же, не глухого же человека из Союза писателей это заявление поразительно!.. С фронта вернулись миллионы. Точнее, миллионов 10–12. Неужели он не видел их возвращение?

Мемуарист вынуждает пояснить и такие строки: «Во время(!) войны Слуцкий был добровольцем, рядовым, а закончил вону майором». Как лихо, добровольцем из рядовых без военного образования в майоры! Да, много было добровольцев, формировались целые дивизии добровольческие, но не всегда были добровольцами те, кого ныне называют. Вот еще пишут, что Виктор Астафьев, Окуджава были добровольцами. На самом деле обоих мобилизовали осенью 1942 года, когда им шел девятнадцатый год, а призывной возраст — 18 лет. И это не бросает никакую тень на их фронтовые биографии.

А в данном случае, во-первых, по своему возрасту Слуцкий подлежал мобилизации в самом начале войны. Во-вторых, да, он попал в армию рядовым, но у него же было высшее гуманитарное образование, и его довольно скоро направили в политотдел дивизии, где назначили инструктором. А с апреля 1943 года он уже старший инструктор политотдела армии. На этой должности полагалось звание майора, он его и получил.

Понятно желание сдуть все пылинки с любимого образа, но все-таки не стоило уверять нас в том, что Слуцкий в свое время резко осудил Пастернака в связи с романом «Доктор Живаго» и его Нобелевской премией, но «потом страдал всю жизнь, расплачиваясь за это выступление». То же самое сын С.С. Смирнова говорит о своем отце, который тоже резко осудил Пастернака. Но эта история — 1958 год, после чего Смирнов прожил почти двадцать лет, а Слуцкий почти тридцать. И никаких свидетельств их страданий и раскаяний, ни устных, ни письменных, не осталось. К тому же одним из мотивов выступления Слуцкого автор странным образом назвал то, что для него «поэтика Пастернака была неприемлема». Едва ли она стала для него приемлема и через тридцать лет…

Но что погоны майора и образ страдающего грешника по сравнению с тем, что Мнацаканян пишет о Слуцком дальше: «Живой классик… великий поэт». Мало того: «Он говорил от имени России».

От имени России говорил Пушкин в стихотворении «Клеветники России» и не только; от имени России говорил Лермонтов в стихотворении «Смерть поэта» и не только; от имени России говорил Толстой в «Войне и мире» и не только… Тут был и Слуцкий?..

Под статьей фотография: Виктор Фогельсон, Борис Слуцкий, Владимир Корнилов. Случайно, что все трое соплеменники? Нет, вполне закономерно: тема своей национальности занимала важное место в творчестве Бориса Абрамовича. И. Кириллов сейчас вспомнил в «Литгазете» одно его стихотворение на столь животрепещущую для обоих тему и привел второе из вот этих четверостиший:

Текст дает возможность по-разному толковать его, но уж никак не возможно одно: считать, что автор сказал это от имени России.

Дальше, видимо, в подтверждение его талантливости критик уверяет: «У Слуцкого есть стихи «на все случаи жизни»». Ну, в самом деле, «начнешь размышлять о Сталине, и невольно всплывет в памяти стихотворение Слуцкого «Бог ехал в пяти машинах». Да, у Кириллова закономерно всплывает именно эта литературная вонючка, но очень у многих в таком случае всплывает о Сталине совсем другое. У одних, например, это:

У других это:

У третьих это:

Именно о таких стихах, что вспомнились ему, Кириллов говорит: «Я не знаю в отечественной поэзии слов, которые ставили бы тирана «на место» так уверенно, насмешливо, превосходно».

Нет, есть у Слуцкого и другие слова того же пошиба, он немало потрудился на этом поприще. Так, о тосте Сталина 24 мая 1945 года на приеме в Кремле в честь командующих войсками Красной Армии Борис Абрамович смастачил стишок «Терпение», который Виталий Коротич, доставленный А.Н. Яковлевым из Киева, напечатал в «Огоньке». Вот: