Дмитрий Медведев - Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965

Разумеется, дело было не только в Черчилле и занимаемой им высокой должности. Само событие играло немаловажную роль. Как известно из биологии: функция определяет орган. Вторая мировая война не только превзошла свою предшественницу в кровожадности, потерях и разрушениях, она вырвалась вперед и по уровню лидерства. На сцене появились исторические персонажи большей колоритности, динамизма и решительности. Причем, как указывает Исайя Берлин, это характерно для всех ключевых стран-участниц. Для России: Сталин — Николай II; для Италии: Муссолини — король Виктор Эммануил; для Германии: Гитлер — Вильгельм И; для США: Рузвельт — Вильсон, для Великобритании: Черчилль — Ллойд Джордж. Исключение составляет Франция, но ее участие в военных действиях носило сначала отступающий, а затем подпольный характер, но даже в этом ограниченном формате личность де Голля заметно выделяется на фоне политиков начала XX столетия (за исключением, пожалуй, лишь Клемансо) [414]. И Черчилль, благодаря своему таланту писателя, смог показать и масштаб противостояния, и масштаб участвующих в нем персоналий. Именно поэтому, признавая субъективизм изложения, исследователи продолжают рассматривать его сочинение, как историю, а самого Черчилля считать историком [415].

Но и это еще не все. Именно послевоенные годы работы над «Второй мировой» и стали «звездным часом» британского автора, который благодаря своему творчеству смог сформировать у современников и последующих поколений устойчивое положительное мнение о своей деятельности. И это мнение, несмотря на всю его ограниченность и спорность, до сих пор продолжает оказывать влияние на специалистов, занимающихся изучением его личности [416], а также самим мировым конфликтом [417].

Ирония заключалась в том, что за Черчиллем, знаменитым своими устными выступлениями и письменными публикациями, закрепилась репутация человека больше слова, чем дела. И одна из целей, которую он преследовал, работая над своим произведением, состояла именно в опровержении этого стойкого убеждения и доказательстве того, что его управление опиралось не только на вдохновленные и памятные речи, но и на конкретные, порой весьма жесткие, порой спорные, порой авторитарные, но всегда решительные административные действия. Только для того, чтобы доказать, что он человек дела, Черчилль вновь обратился к слову. И несмотря на двусмысленность этой ситуации, ему удалось добиться желаемого. Правда, не без проблем и не без принесения в жертву своего литературного детища. Пытаясь добиться поставленной цели, автор сконцентрировал внимание на себе, чем вызвал заслуженную критику в свой адрес насчет предвзятости, односторонности и субъективности.

Используемый Черчиллем метод усиления поступков последующими за ними словами с объяснением мотивов своего поведения и возвеличиванием своих достижений не нов и часто практикуется государственными мужами. Но Черчилль пошел дальше большинства. Он призвал на помощь команду экспертов, процитировал неизвестные и закрытые для широкой публики документы и все это сделал с таким размахом, который остался нереализуем для других участников войны.

В итоге количество перешло в качество. И сегодня монументальный труд британского политика-автора изучают не только историки, проверяющие и уточняющие приводимые данные, обсуждающие предложенные трактовки и, порой не без успеха, спорящие с автором. Его труд стал также предметом исследований для филологов. У Черчилля всегда было особое отношение к слову. Он выступал против канцеляризмов и бюрократизмов, витиеватых оборотов и напыщенных конструкций, считая, что они виновны в «разрушении любых форм человеческого общения, а также способствуют уничтожению самого мыслительного процесса» [418]. В августе 1940 года он просил своих коллег избегать «путанных и расплывчатых выражений», являющихся не более чем пустым многословием. Он призывал «использовать короткие выразительные фразы, даже если они и относятся к разговорной речи» [419].

Любовь Черчилля к слову прослеживается и в его произведении. Например, во втором томе он упоминает свои споры с Военным министерством, которое назвало новое боевое формирование «местной обороной из добровольцев». Черчилль настоял на более наглядном и броском — «ополченцы». В третьем томе он описывает, как ему подготовили на утверждение проект создания «центров общественных питания». Премьер нашел, что этот термин является «отвратительным». Он предложил «британские рестораны», поскольку само слово «ресторан» ассоциируется у всех с «хорошей едой». В пятом томе автор приводит свою записку министру авиации, в которой объясняет разницу между «вторжением» и «вхождением». В то время как «вторжение» осуществляется в «страны, с которыми мы находимся в состоянии войны», «вхождение» применимо к союзным территориям, которые «мы желаем „освободить“» [420].

«Вторая мировая» богата также красивыми стилистическими оборотами: «намерения достигнуть решающих результатов в весьма ограниченный отрезок времени», или «последствия, выходящие за рамки тактического значения», или «в политическую область можно вступить только через ворота успеха». Последнее выражение напоминает уже афоризм. Подобного рода максимы также характерны для рассматриваемого сочинения: «Завеса будущего приподнимается постепенно, и смертные должны жить сегодняшним днем»; как впрочем, и рассуждения более общего порядка: «В мрачных войнах современной демократии нет места рыцарству». Ставя диагноз эпохе, Черчилль утверждает, что «тупая бойня в гигантских масштабах и массовые эффекты подавляют все возвышенные чувства» [421].

Среди ученых, причем не только англоязычных, есть отдельные филологические исследования «Второй мировой войны» [422]. Наличие подобных работ служит наглядным подтверждением, что произведение Черчилля будет и впредь являться предметом изучения, анализа, размышлений и обсуждений. Нам же осталось осветить только один исторический эпизод, связанный с этим литературным начинанием.

Если не считать биографических опусов: «Лорда Рандольфа Черчилля» и «Мальборо», то самыми крупными опубликованными историческими сочинениями британского автора до выхода «Второй мировой войны» были «Речная война» и «Мировой кризис».

Обе эти работы объединяло наличие сокращенного, однотомного издания. Аналогичной практики решили придерживаться и на этот раз. Первым с предложением об однотомном издании выступил Денис Келли в сентябре 1952 года. Черчилль не стал торопиться с ответом, посчитав, что основные силы нужно сосредоточить на завершении последнего тома, а дальше — как время покажет.