Дмитрий Медведев - Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965

На отношение к СССР влиял и другой немаловажный фактор — Черчилль не понимал ни Россию, ни те политические силы, которые правили в ней на тот момент [57]. Это и неудивительно. «Трудно разобраться в политике своей страны и почти невозможно понять политику чужих стран», — заметил он однажды [58]. Особенно трудно понять такую страну, как Россия, с ее неисчерпаемыми ресурсами и плохо прогнозируемыми для внешнего наблюдателя возможностями. Недаром тот же Черчилль в своем первом выступлении на радио в годы войны назвал Россию «загадкой, окутанной тайной и спрятанной в неизвестном месте» [99] [61].

Непонимание — это еще полбеды. Куда опасней была конструкция: что не понимаю, то боюсь. Страх — эмоция не совсем характерная для Черчилля, но именно он стал преобладающим в его отношении к СССР. Еще во время войны, размышляя над послевоенным будущим, британский премьер признавал, что «Россия станет величайшей в мире сухопутной державой». Делясь в сентябре 1943 года своими догадками с фельдмаршалом Смэтсом, он отмечал, что в новых условиях «хорошие отношения и дружественное равновесие между нами и Россией» сможет обеспечить только «братская ассоциация» Британского Содружества с Соединенными Штатами. «Что будет дальше — глазом простого смертного не видно, а у меня пока нет достаточных познаний о небесных телескопах», — делился он с южноафриканским другом [62].

По мере завершения войны опасения Черчилля начали приобретать более четкие формы. В конце февраля 1945 года британский премьер со своим штатом отдыхал в Чекерсе. После просмотра недавно вышедшего фильма «Принцесса и пират» с Бобом Хоупом (1903–2003) и Вирджинией Майо (1920–2005) в главных ролях, а также прослушивания любимых граммофонных записей политик стал вспоминать Викторианскую эпоху, в очередной раз сравнив ее с правлением Антонинов в Древнем Риме. Затем он сказал, что «тень победы» нависла над Британией. «Что расположится между белыми снегами России и белыми скалами Дувра?» — недоумевал он, опасаясь, что после разгрома гитлеровской Германии Красная армия продолжит движение на Запад и вторгнется на Туманный Альбион [63].

Впоследствии Черчилль признавался, что после капитуляции немцев, пробираясь во время майских торжеств среди ликующей толпы лондонцев, его ум «занимали опасения за будущие многочисленные сложные проблемы». Он вспоминал другой день триумфа, когда четверть века назад направлялся с супругой на Даунинг-стрит, двигаясь среди такой же «непомнящей себя от восторга людской массы». «Тогда, как и в этот раз, я понимал мировую обстановку в целом, — отмечал Черчилль. — Но в то время, по крайней мере, не существовало могучей армии, которой нам нужно было бы бояться». В своих мемуарах Черчилль откровенно говорит: «Я не мог избавиться от страха перед тем, что победоносные армии демократии скоро разбредутся, в то время как настоящее и самое трудное наше испытание еще впереди» [64].

Победа над Германией запустит механизм вывода американских войск из Европы и их передислокацию на Тихоокеанский театр военных действий. Причем произойдет это довольно быстро. Буквально через несколько дней после подписания актов о безоговорочной капитуляции Германии британские газеты сообщат о выходе армии США из Европы. Одиннадцатого мая 1945 года Черчилль отправил телеграмму Энтони Идену, который в тот момент находился в Сан-Франциско на международной конференции, посвященной созданию ООН. Он делился с ним последними новостями, сообщал о крупных перебросках американских военных из Европы, а также задавался вопросом: «Что мы будем делать?» В скором времени британская армия будет вынуждена начать демобилизацию, в то время как «у русских могут остаться сотни дивизий, и они станут хозяевами Европы от Любека до Триеста и греческой границы на Адриатике». На следующий день, 12 мая, Черчилль связался с Гарри Трумэном, выразив «глубокую обеспокоенность положением в Европе». Он боялся «сочетания русской мощи и территорий, находящихся под контролем» СССР. Он опасался, что Красная армия, «если ей будет угодно, сможет достаточно быстро выйти к Атлантике и Северному морю. «Американская армия испарилась, наша — истощена, ничто не может остановить русских двигаться туда, куда они захотят», — делился он своими опасениями с лордом Мораном. Тринадцатого мая фельдмаршал Брук записал в дневнике, что у него создалось впечатление, будто премьер «стремится к новой войне»: «Даже если это означает войну с Россией!» Идя на поводу навязчивых страхов, отвергнув в начале июня план операции «Немыслимое», Черчилль озадачил военных подготовить предложения об «обороне нашего острова» на случай, если американцы отведут все войска на войну с Японией, оголив для русских Северное море и Атлантику [65].

Опасения Черчилля не были спонтанными. Еще в апреле 1943 года, указывая, что Россия станет «доминирующим фактором в будущем», он считал, что «не следует ожидать, будто Соединенные Штаты оставят в Европе значительную армию». По его оценкам, после команды «прекратить огонь» уже через четыре года в Европе не останется ни одного американского формирования [66]. Так бы оно и было, если бы хозяином Белого дома был Рузвельт, который неоднократно высказывался против присутствия сухопутной армии США в Европе [67]. Но в апреле 1945 года бразды правления оказались в руках Трумэна, который придерживался отличных от своего предшественника взглядов.

Ошибется британский премьер и относительно послевоенного сохранения состава Красной армии. В конце июня 1945 года в СССР был принят закон о демобилизации армии и флота, который вступил в силу 5-го числа следующего месяца. За последующие три года армия и флот сократились с одиннадцати до менее трех миллионов человек, были упразднены ключевые органы управления военного периода: Государственный Комитет Обороны и Ставка Верховного Главнокомандования. Одновременно сократилось количество военных округов: с тридцати трех до двадцати одного с постепенным выводом войск из Северной Норвегии, Чехословакии, Дании и Болгарии [68].

Все эти факты недвусмысленно говорили, что после чудовищных потерь и непреодолимых испытаний, через которые пришлось пройти гражданам СССР, Сталин не планировал новой войны. Изменение подхода нашло отражение и в политических методах борьбы за коммунистическую идеологию. В 1943 году был расформирован Коминтерн. В 1944–1945 годах, инструктируя коммунистических лидеров в европейских странах, генсек призывал отказаться от прихода к власти революционным путем. «Сегодня социализм может существовать даже под английской монархией, — объяснял глава СССР. — В повсеместной революции больше нет необходимости» [100] [69]. В сентябре 1945 года Черчилль вспомнил об одном из разговоров со Сталиным, во время которого вождь произнес: «Почему вы боитесь русских? Вам не следует нас бояться. Мы не собираемся завоевывать мир, хотя и смогли бы это сделать, если бы пожелали» [70]. Но Черчилль, который после Ялтинской конференции заявил в палате общин, что «никогда никакое правительство не выполняло точнее свои обязательства, даже в ущерб самому себе, нежели русское Советское правительство» [71], не поверил Сталину. Он продолжил бояться русских.