Дмитрий Медведев - Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965

В свете того напряжения, которое пришлось выдержать подвергшейся обвинениям в пристрастности Шведской академии, удивляет относительно спокойная реакция самого Черчилля. В день обнародования информации о своем награждении он написал письмо супруге, отдыхавшей во Франции. Помимо рассказа о своих дальнейших планах, о встрече с дочерью и невесткой, помимо выражения любви к Клементине, новости из Стокгольма уделена всего одна строчка: «Все решено насчет Нобелевской премии. Двенадцать тысяч и сто фунтов, не облагаемых налогом. Неплохо!» [242].

Чем была вызвана столь сдержанная реакция на событие, которое занимает важное место в жизни большинства ученых и писателей? На самом деле Черчилль узнал знаменательную новость до того, как она была объявлена официально. За три дня до знакового события он написал супруге: «Говорят, что размер Нобелевской премии по литературе составляет одиннадцать тысяч фунтов. Не думаю, что шведский посол, который попросил об аудиенции в понедельник [12-го числа] в четыре часа дня, собирается сообщить мне информацию о премии, не будучи до конца уверен в ее присуждении» [243].

Пусть даже Черчилль узнал досрочно, но что все-таки повлияло на его флегматичную реакцию? Собственные ожидания. Он рассчитывал на премию мира. Когда ему впервые сказали, что он стал лауреатом, он пришел, по словам Монтагю Брауна, в «страшное возбуждение». Но, узнав, что речь идет о литературе, — расстроился [244]. Премию мира получил генерал армии, экс-министр обороны и экс-госсекретарь США Джордж Кэтлетт Маршалл (1880–1959).

Торжественная церемония награждения состоялась, как обычно, 10 декабря, в годовщину смерти Нобеля, в Стокгольмском концертном зале. На улице шел дождь, но внутри царила праздничная атмосфера. Помимо лауреатов — физика Фрица Церника (1888–1966), химика Германа Штаудингера (1881–1965), биохимиков

Ханса Адольфа Кребса (1900–1981) и Фрица Альберта Липмана (1899–1986) — на церемонии присутствовали король Швеции Густав VI Адольф (1882–1973), его супруга Луиза (1889–1965) и сын Бертиль (1912–1997). Не было только Уинстона Спенсера Черчилля, который предпочел вручению премии участие в конференции на Бермудах.

Первоначально, узнав о награждении, Черчилль планировал посетить Швецию. Он даже написал об этом своей супруге, правда его тон указывает на то, что он воспринимал поездку без особого энтузиазма, видя в ней больше исполнение долга, чем получение удовольствия: «Я думаю, нам следует поехать в декабре в Стокгольм и остановиться у короля с королевой» [245]. Со временем позиция премьера стала меняться. Своему секретарю он выразил в «провокационной форме, с юмором» мысль о нежелательности своего участия в торжественной церемонии награждения, добавив: «стоять вместе с этими химиками» [246].

В тех случаях, если лауреат не может присутствовать на церемонии награждения, его, как правило, представляет посол. В случае с Черчиллем было сделано исключение. Золотую медаль, изготовленную по проекту Эрика Линдберга (1873–1966), с профилем и датами жизни Альфреда Нобеля на аверсе и молодым человеком, записывающим в порыве вдохновения песнь музы, украшенную строкой гекзаметра из шестой книги «Энеиды» Вергилия [80]на реверсе, получала Клементина.

Каждого из лауреатов представлял известный ученый: член Шведской королевской академии наук, профессор Оскар Эрик Хультен (1894–1981) — Фрица Церника; член Шведской королевской академии наук, профессор Арне Фредга (1902–1992) — Германа Штаудингера; член Каролинского института Эйнер Хаммерстен (1889–1968) — Адольфа Кребса и Фрица Альберта Липмана. Черчилля представил член Шведской академии, литератор Сигфрид Сивертс (1882–1970).

Свою речь Сивертс начал с утверждения, что «очень редко великие государственные деятели и выдающиеся военачальники являются также великими писателями». Из тех, кто обладал этим редким сочетанием, Сивертс указал на Юлия Цезаря, Марка Аврелия и Наполеона, отметив письма последнего к Жозефине в период первой итальянской кампании (1796 год). Также он указал на Бенджамина Дизраэли. На предшественнике Черчилля Сивертс остановился более подробно. Он признал, что хотя выдающийся политик Викторианской эпохи и был «разносторонним автором», его нельзя назвать «великим писателем», скорее — «великим актером, с блеском исполнившим свою главную роль».

Сивертс неслучайно упомянул имя Дизраэли. Он использовал его для проведения сравнений с лауреатом. В отличие от автора «Конингсби», Черчилль «не носит маску, не показывает признаки раскола личности, его натуре не свойственна загадочность», «его проза настолько же целеустремлена, как бегун на стадионе». В результате, «каждое его слово — наполовину уже поступок». Кроме того, его политические и литературные достижения настолько велики, что трудно избежать «искушения описать его, как Цезаря, обладающего пером и талантом Цицерона».

После общего описания стиля автора Сивертс перешел к рассмотрению конкретных произведений. Он восторженно отозвался о «Речной войне», где с удивительным правдоподобием описывается восстание дервишей, — при чтении этого произведения создается впечатление, будто лично присутствуешь в раскаленных песках Судана и наблюдаешь падение Хартума. Он упомянул о «Лорде Рандольфе Черчилле», как о произведении, которое «бесспорно занимает почетнейшее место в английской биографической литературе». Он высоко оценил «Мои ранние годы», которые содержат «захватывающие приключенческие истории». Сивертс вспомнил и историю Первой мировой войны, описанную Черчиллем в пятитомнике «Мировой кризис», где автор «придал словам вибрирующую силу». «При должном уважении к архивам и документам всегда есть что-то особенное в истории, изложенной тем, кто непосредственно помогал претворять ее в жизнь», — прозвучало со сцены в Стокгольмском концертном зале. Отдельное внимание Сивертс уделил «великой книге о герцоге Мальборо», которая является «проницательным исследованием о загадочной и уникальной личности», наглядно демонстрирующим, что Черчилль, ко всему прочему, «способен на изображение настоящих литературных характеров».

Сивертс сказал обо всех знаковых произведениях. Единственное, что он не включил в свою речь, — и это не может не удивлять, — «Вторую мировую войну», последнее, самое масштабное и продолжающее выходить произведение нобелевского лауреата.

Заключительная часть выступления была посвящена теме ораторства. Рассматривая британского автора с этой позиции, Сивертс охарактеризовал тексты выступлений Черчилля, как «стремительные, безошибочные в своей цели и волнительные в своей грандиозности». «Есть власть, которая выковывает звенья истории, — подчеркнул шведский литератор. — Прокламации Наполеона достигали обычно эффекта своей лапидарностью. Но красноречие Черчилля трогало сердца в судьбоносные часы совершенно другим образом. Он, возможно, сам возвел себе бессмертный монумент своими великими выступлениями» [247].