Андрей Мовчан - Россия в эпоху постправды. Здравый смысл против информационного шума

Именно в силу такой схожести ситуаций странно, что кто-то сегодня готов ожидать от российского будущего «либерально-демократической перестройки». Мы помним, конечно, чем закончился период в СССР, названный эпохой позднего застоя. После ненасильственной и совсем не преждевременной смерти вождя, оплаканного всем народом, и нескольких лет чехарды на вершине пирамиды власть в стране перешла к человеку из той же группы, но более разностороннему и открытому к переменам. Курс на демократизацию режима и либерализацию экономики спас население от угрозы тотального голода, политического распада, реактивных репрессий и, возможно, даже от полномасштабной гражданской войны, но не привел ни к настоящей демократизации, ни к либеральности экономики. Вместо этого он привел к распаду страны, образованию нескольких автаркий (в некоторых впоследствии гражданская война все же началась), полудюжины рыночных, но не демократических олигархических режимов, с большим или меньшим успехом доживших до конца экономического цикла, и превращению трех оставшихся новых государств в периферийных членов ЕС. Только в этих трех государствах, численность населения которых составляет менее 2 % от населения бывшего СССР, можно говорить о построении либерально-рыночной экономики, демократического государства и достижении глобальной интеграции.

Да и можем ли мы проводить аналогию между тем временем и нашим будущим? Точно не на 100 %. Поздний СССР имел социалистический экономический уклад, рынок отсутствовал, а значит, полностью отсутствовали стихийные заместительные механизмы. С другой стороны, СССР накопил существенный промышленный и научно-технологический потенциал, ради раздела которого между собой вели реформы новые элиты после распада страны, их мотивация была очень весома и заставляла идти на риски. Сегодня в России функционирует рынок, позволяющий на низовом уровне существенно сглаживать экономические проблемы. С другой стороны, промышленность (в основном сохранившаяся со времен СССР) устарела и потеряла конкурентоспособность, технологическая база в большой степени утрачена, основа бизнеса — нефтедобыча — теряет привлекательность: гипотетической новой элите будет интереснее вывод капитала, чем эксплуатация неприбыльных активов.

В контексте предсказания будущего России больший смысл имеет не взгляд на свое же недавнее прошлое, а анализ долгосрочного развития стран, имевших схожие начальные условия. Частичные аналогии нынешней ситуации в России можно встретить в самых разных регионах земли и в самое разное время — от начала ХХ века до сегодняшнего дня. Нельзя сказать, что история не знает успешного выхода из нынешней российской ситуации. Однако никогда этот успех не приходил без наличия ряда начальных условий.

Примеры комплексного (и политического, и экономического) успеха — Польша, Чехия, Испания после Франко, как и случаи успешного перехода к демократии, не сопровождаемого быстрым экономическим ростом и полной либерализацией (как в других странах Восточной Европы или, скажем, в ЮАР), — похоже, основаны на предыдущем опыте нации и остатках институтов, способных поддерживать демократию, в сочетании с тесной интеграцией с западными демократиями. В России такого опыта никогда не было, а институты (вплоть до РПЦ) исторически сфокусированы на борьбе с проявлениями демократии.

Примеры экономического успеха в ХХ веке, даже пусть и не поддержанного политическими реформами и демократизацией (Турция, Сингапур, Тайвань, Южная Корея и так далее), на 100 % основаны на глобализации, построении выгодных диверсифицированных торговых отношений с крупнейшими экономиками (в список всегда входят США и Западная Европа), развитии внутренней правовой системы по западному образцу, по крайней мере в экономической области. Россия уже более 100 лет живет изолированно от западной экономики, взаимодействуя с ней по единственному каналу «нефть и газ в обмен на продовольствие и бытовые товары». Накопленное технологическое (в меньшей степени) и институциональное (в большей) отставание делают надежды на глобализационный прорыв призрачными; в то же время неэффективная и противоречивая система права и правоприменения настолько глубоко задействована в процессе удержания власти — в центре и на местах, что рассчитывать на ее реформирование не приходится.

При этом, сколько ни ищи, однозначный рецепт действий для обеспечения успешного перехода страны с автократическим режимом и архаичной ресурсной экономикой к институциональной структуре и политическому устройству, характерному для развитых стран, не просматривается. Революции и военные конфликты выглядят худшим из вариантов: Российская империя и Германия в 1917–1918-х годах, Вьетнам, Испания 1930-х, Мексика, в последнее время Киргизия и Украина — только часть примеров. Изоляционизм, торговые барьеры, идеологизация и противопоставление страны Западу, похоже, занимают второе место в этой негативной иерархии — все страны, пошедшие по такому пути, не выбираются из экономической ямы и череды автократических режимов. Хотя Китай в современном мире проявляет готовность активно стимулировать страны-партнеры на развитие экономики, ориентация на Китай тоже не панацея. Достаточно Северной Кореи, чтобы сделать выводы о том, к чему приводит, например, сочетание изоляционизма и дружбы с Китаем: до 1970-х годов, до принятия «курса чучхе», Северная Корея развивалась быстрее Южной, но уже в 1990-е страна не вылезала из голода.

С другой стороны, активная помощь США и ЕС, дружба с демократиями и открытость рынков тоже не будут залогом успеха. Та же Южная Корея, несмотря на откровенно прозападную ориентацию и масштабные инвестиции, пережила более 30 лет военной диктатуры и выбралась в число развитых демократических стран только в 1990-е годы.

Из всех исторических аналогий ближе всего к России на сегодня, пожалуй, стоит Аргентина. В начале ХХ века она пережила уникальный подъем экономики и культуры. Даже Первая мировая война и временное падение спроса в Европе не разрушили этой экономики (хотя и пощекотали нервы власти). Подушевой ВВП Аргентины был выше французского, в 2 раза выше итальянского, почти равен американскому.

В 1916 году в стране было введено всеобщее избирательное право, и у власти оказалось откровенно популистское правительство Иполито Иригойена, за 14 лет бессменного правления которого (благодаря борьбе с оппозицией и мерам, спасавшим рейтинг поддержки) бюджет оброс беспрецедентным объемом льгот, выплат и субсидий, его дефицит стал нормой, так же как и активное вмешательство государства в экономику. К 1929 году пришла Великая депрессия, упало мировое потребление мяса и зерна, и при этом успехи селекции позволили существенно увеличить урожаи в Европе и Канаде. В сентябре 1930 года (на фоне падения ВВП Аргентины до уровня 1905 года) массовые выступления заканчиваются путчем, к власти приходит военная хунта. План спасения экономики опирается на идею импортозамещения, суверенность и призыв к аргентинцам затянуть пояса. Хунта между тем действовала откровенно в интересах узкой группы «друзей», разместивших свои капиталы в Британии. Граждане, привыкшие к росту благосостояния, затягивать пояса были не готовы, импортозамещение на фоне государственного регулирования почему-то не работало, и спустя 13 лет в стране случился новый переворот. На этот раз к власти пришли левые, а хунту вскоре возглавил знаменитый Хуан Перон. Его этап спасения экономики (а Аргентина доимпортозамещалась до того, что, не участвуя во Второй мировой войне, показывала результаты хуже, чем США) включал национализацию банков, транспорта, энергетики, коммунального хозяйства и экспорта.