Ян-Вернер Мюллер - Что такое популизм? [litres]

Задача этой книги – попытаться понять, что такое популизм и что с ним делать. Я разбираю эту проблему на трех уровнях. Прежде всего, я пытаюсь показать, какого рода политических деятелей следует квалифицировать как популистов. Я утверждаю, что критика элит – необходимое, но не достаточное условие, для того чтобы называться популистом. В противном случае всякий, критикующий текущее положение дел в государстве – не важно где, в Греции, Италии или

США, – по определению будет популистом. Что бы мы ни думали о СИРИЗА, «Движении пяти звезд» Беппе Грилло или Сандерсе, трудно отрицать тот факт, что их атаки на элиты часто вполне оправданны. Кроме того, практически любого кандидата в президенты США можно было бы назвать популистом, если все, что для этого требуется, – это критика правящей элиты: в конце концов, все кандидаты выступают «против Вашингтона».

Помимо того что они против элит, популисты всегда против плюрализма. Популисты утверждают, что по-настоящему народ представляют только они. Вспомним, например, как турецкий президент Реджеп Тайип Эрдоган заявил на съезде партии в пику своим многочисленным внутренним критикам: «Мы – народ. А вы кто?» Разумеется, он понимал, что его оппоненты – тоже турки. Такая апелляция к исключительному представительству носит не эмпирический характер, а отчетливо моральный. Во время предвыборной гонки популисты рисуют своих политических соперников черными красками, выставляя их частью аморальной, коррумпированной элиты; придя к власти, они отказываются признавать законность оппозиции. Популистская логика подразумевает, что тот, кто не поддерживает популистскую партию, не является частью народа – всегда понимаемого как нравственно чистая и справедливая целостность. Проще говоря, популисты не утверждают: «Мы – это 99 %». Они заявляют: «Мы – это 100 %».

И это уравнение всегда работает для популистов: все, что в него не укладывается, можно списать со счетов как безнравственную группу людей, на самом деле не принадлежащую к народу. Иными словами, популизм – это всегда в той или иной форме политика идентичности (хотя и не всякая политика идентичности непременно будет популистской). Из понимания популизма как разновидности политики идентичности, претендующей на исключительность, следует, что популизм представляет угрозу для демократии. Ведь демократия подразумевает плюрализм мнений и признание того, что нам нужно найти справедливый способ сосуществования свободных, равных в правах, но отличающихся друг от друга и не сводимых к одной норме граждан. Идея единого, однородного, подлинного народа – не более чем фантазия; как сказал как-то раз философ Юрген Хабермас, «народ» возможен только во множественном числе. И это к тому же фантазия опасная, потому что популисты не просто процветают благодаря конфликту, поощряя поляризацию, – они обращаются со своими политическими оппонентами как с «врагами народа» и стремятся полностью исключить их из общественной жизни.

Это не значит, что все популисты немедленно отправляют своих врагов в ГУЛАГ или возводят стены на государственных границах, но и к безобидной предвыборной риторике или к протесту, который перегорает, как только популист приходит к власти, популизм тоже не сводится. Популисты во власти могут осуществлять популистскую политику. Это противоречит «народной мудрости», согласно которой популистские протестные партии тут же самораспускаются, как только приходят к власти, поскольку сам против себя протестовать не будешь. Популистское правительство отличают три особенности: попытки монополизировать государственный аппарат; коррупция и «массовый клиентелизм» (материальные выгоды или бюрократическое покровительство в обмен на политическую поддержку со стороны граждан, которые становятся «клиентами» популистов); а также систематическое подавление гражданского общества. Конечно же, тем же самым занимаются и многие авторитарные правители. Разница в том, что популисты оправдывают свое поведение, утверждая, что они являются единственными выразителями народных чаяний; это позволяет им вполне открыто признавать свои практики. Это также объясняет, почему изобличения в коррупции обычно крайне редко вредят популистским лидерам (вспомним того же Эрдогана или австрийского правого популиста Йорга Хайдера). С точки зрения их сторонников, «они делают это для нас», т. е. для подлинного народа. Во второй главе книги я показываю, что популисты даже создают конституции (наиболее наглядные примеры – Венесуэла и Венгрия). Вопреки распространенному образу популистского лидера как ничем не ограничиваемого политика, который напрямую обращается к стихийным неорганизованным массам с балкона президентского дворца, в действительности популисты часто стремятся создавать ограничения, пока им приходится считаться с существованием других партий. Конституции же они создают не для того, чтобы сохранить плюрализм, а чтобы его уничтожить.

Третья глава исследует ряд более глубоких причин популизма, в особенности недавние социально-экономические перемены повсюду на Западе. В ней также ставится вопрос о том, какая реакция на действия популистских политиков и их избирателей может оказаться наиболее эффективной. Я отвергаю как патерналистский либеральный подход, который по сути дела предлагает психотерапию гражданам, «чьи страхи и гнев нужно принять всерьез», так и представление о том, что ведущим политическим деятелям нужно просто копировать популистские программы. Не годится и идея полного исключения популистов из политического диалога, поскольку исключение популистов – это просто зеркальное отражение воли популистов к исключению. В качестве альтернативы я предлагаю ряд особых политических мер, с помощью которых можно было бы дать отпор популистам.

Более четверти века назад один никому не известный чиновник из Госдепартамента опубликовал знаменитую и по большей части неверно истолкованную статью. Автором статьи был Фрэнсис Фукуяма, а называлась она «Конец истории». Давно уже стало хорошим тоном с видом интеллектуального превосходства ронять с ехидной усмешкой, что, мол, с окончанием холодной войны история, очевидно, не закончилась. Но, конечно же, Фукуяма не предсказывал окончание всех конфликтов. Он всего лишь выдвинул утверждение, что на уровне идей у либеральной демократии нет больше соперников. Он признает, что кое-где другие идеологии могут пользоваться поддержкой, но при этом считает, что ни одной из них не будет под силу соперничать с повсеместной привлекательностью либеральной демократии – и рыночного капитализма.

Так ли сильно он ошибался? Радикальный исламизм не представляет серьезной идеологической угрозы либерализму. (Те, кто придумал определение «исламофашизм», демонстрируют скорее ностальгию по четко очерченным линиям фронта в духе холодной войны, нежели понимание современных политических реалий.) То, что сейчас иногда называют «китайской моделью» государственного капитализма, кажется некоторым новой моделью меритократии – по-видимому, главным образом тем, кто считает себя самыми достойными [2] Bell D.A. The China Model: Political Meritocracy and the Limits of Democracy. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2015. (например, предпринимателям Кремниевой долины). Эта модель, несомненно, вдохновляет своими достижениями (миллионы людей смогли выбраться из нищеты), особенно в развивающихся странах. И все же «демократия» остается главным политическим призом, и авторитарным правительствам приходится платить огромные суммы лоббистам и пиарщикам, чтобы международные организации и западные элиты признали их в качестве истинных демократий.