Вадим Цымбурский - Остров Россия

Однако эту интерпретацию надо дополнить осмыслением той решающей роли, которую сыграла в демонтаже СССР конкуренция проектов российской государственности, представленных Горбачевым и Ельциным. Беспрецедентная в истории быстрота, с которой основной народ империи воспринял возможность своего вычленения из империи за счет резкого сжатия своей геополитической ниши и реализовал эту возможность, допускает три уровня объяснения. На самом поверхностном уровне будут лежать рассуждения о конъюнктурном перехвате демократами у почвенников, вроде В.Распутина, идеи "России без СССР" для устранения Горбачева. Но, произнеся слово "конъюнктурный", мы окажемся перед необходимостью с уровня банальных констатаций перейти на уровень более глубокий, где исследовалась бы сама редукционистская геополитическая конъюнктура, оседланная "демократией". Правда, можно попытаться избежать этого перехода — апеллируя, например, к теории "перепроизводства управления" А.Зиновьева, которая позволит применить к СССР конца 80-х годов одно из правил Паркинсона, а именно: бюрократическая структура, достигшая некоторого предела в своем росте, тяготеет к делению. Однако при таком толковании мы будем вынуждены игнорировать прямое перерастание советского отхода из Восточной Европы в процесс суверенизации республиканских номенклатур, не говоря уже о том, что и отката из Восточной Европы эта теория тоже не объясняет. Если мы не желаем удовольствоваться ответами из сферы демонологии, вроде ссылок на "предательство Горбачева", нам придется ограничить концепцию "перепроизводства управления" той сферой, которая ей принадлежит по праву, а именно: объяснением повышенной чуткости нашего бюрократическом контингента к геополитической конъюнктуре указанного времени.

Тогда на следующем уровне исследования совершившееся предстанет в традициях миросистемного анализа реакцией России на движение мировой понижательной волны, обострившее внутренний технологический кризис советской экономики, как его описывает теория технологических укладов, в частности, в варианте, разрабатывавшемся С.Ю.Глазьевым. Но мы все-таки не поймем, почему данное государство могло среагировать на подобный вызов таким иррационально быстрым сжатием, сбросом территорий, если не спустимся на последний, третий уровень — на уровень памяти России как геополитической самоорганизующейся системы. На этом уровне паттерн России-"острова", отложившийся в контурах РСФСР, которые казались "химерой" как нашим "имперцам", так и многим критическим либералам, предстанет в истинном своем значении постоянной, сохранявшейся с XVII в. альтернативы тому разрастанию России-"хартленда", каковое, будучи продиктовано комплексом похищения Европы, вело государство на грань взрыва геополитической идентичности в духе модели Мак-Гвайра. Тогда редукционистская конъюнктура рубежа 80-х и 90-х может быть оценена как ответ России на миросистемный вызов в форме переключения на "островной" паттерн, выводящего ее из описанного выше тупикового "пика" континентализма.

На первых порах смысл идущих процессов затушевывался западоцентристским либеральным мифотворчеством. Вспомним, как много интеллигентов приветствовало Беловежские соглашения за "отделение России от Азии", как осенью 1991 г. критические либералы "Века XX и мира" готовы были придавать рванувшейся прочь от Москвы Украине "роль интегрирующего фактора в русских землях" и "вес геополитического гаранта демократии в Евразии" [27] Павловский Г. К рассоединению Украины с Россией. — "Век XX и мир", 1991, №12. С. 27. . Сегодня на фоне украинских и закавказских реалий происходящее может быть сформулировано в одном предложении: Россия, покидая "территории-проливы", отходит "к себе", на "остров", с предельным восстановлением дистанцированности от иных евроазиатских этноцивилизационных платформ.

Вместе с большевистской государственностью окончился весь 280-летний великоимперский западоцентристский цикл российской истории. Может быть, в будущем России еще суждено будет вновь распространяться на "территории-проливы", но произойдет это уже при ином состоянии мира… и, наверное, не на нашем веку.

Если протрезветь от чисто словесного "возвращения в мировое цивилизованное сообщество", отправной точкой любых наших геополитических стратегий по меньшей мере на ряд десятилетий должно стать признание и приятие того факта, что с согласия или даже по инициативе самой России пространства, долгое время предоставлявшие ей доступ к коренной Европе, к Балканам и к Среднему Востоку, сейчас актуализировались в новом качестве "проливов", отдаляющих нас от всех этих участков мирового приморья и прежде всего от Европы. Для нее самой утрата контактного соприкосновения с российским присутствием едва ли не намного важнее степени усвоения либеральных норм россиянами. Во всяком случае, нежелание многих европейцев видеть русских полноправными членами Совета Европы в контексте исторического опыта представляется значительно оправданней, нежели наше намерение туда попасть. Из самолюбия можно не соглашаться с германскими политологами Ф.Херольдом и П.Линке, говорящими о практической "изолированности" России [28] См. "Правда", 15.IX.1993. . Но здравый смысл заставляет солидаризироваться с теми российскими экспертами, которые подчеркивают нарастающую значимость Беларуси как относительно устойчивого моста из России на запад среди нестабильных и/или недружественных балто-черноморских пространств, — значимость, обусловленную невхождением России ни в какую более широкую континентальную систему, которая бы ей открывала выход в Европу [29] Этап за глобальным. Национальные интересы и внешнеполитическое сознание российской элиты (Доклад независимой группы экспертов: А.Д.Богатуров и др.). М., 1993. С. 38. .

Если вспомнить размышления В.Страды насчет исконной "диффузности" России, то опять-таки видим, что ее границы сейчас гораздо менее определены и очевидны, чем когда-либо за великоимперское время. Во всю толщу "проливов" Россия то перемежается с не-Россией, то размыто переходит в нее. К примеру, на юге переход к тревожному Среднему Востоку от тех российских районов, которые, по словам З.Бжезинского, из глубинных стали внешними, включает перетекание этой "новой внешней России" в "почти Россию" Северного Казахстана, а последней — в среднеазиатскую не-Россию с обильной русской диаспорой, и наконец, бои по кайме "проливов" — на таджикской границе в попытках защитить эту "нероссийско-почтироссийскую" ширь от революционных вторжений со средневосточной платформы.