Артемий Магун - Единство и одиночество: Курс политической философии Нового времени

Буржуазия играла в экономике, обществе, культуре Франции огромную роль — но в политике и в армии она занимала подчиненное место. Особенно чувствительным было аристократическое устройство судов — так называемых «парламентов» (ничего общего уже не имевших с парламентом Англии). Судебная власть для капитализма имеет решающее значение, ведь она гарантирует выполнение контрактов! И если она целиком находится в руках чужого сословия, то налицо экономические предпосылки политического конфликта.

Людовик XVI, бывший тогда королем Франции, вел реформы с целью дальнейшей рационализации и либерализации французской экономики. Он привлек к управлению страной уже упоминавшихся «физиократов» — поздних интеллектуалов — просвещенцев, сторонников свободного рынка, ставивших рассудочность выше свободы, а затем их оппонента, Жака Неккера, тоже рационалистически мыслящего экономиста, но близкого скорее к меркантилизму. Король то назначал его министром, то снимал с этого поста. Реформизм Людовика XVI был нерешителен, потому что слишком многие в среде дворянства сопротивлялись реформам. Этот нерешительный реформизм был еще хуже бездействия, поэтому он в конце концов полностью загубил французскую экономику. Разразился финансовый кризис, который наложился в конце 1780‑х годов на неурожай и последовавший голод в городах. Король нуждался в деньгах и решился на крайнюю меру — на то, чтобы вернуться к доабсолютистской практике сословной монархии и созвать «Генеральные Штаты» — орган, не созывавшийся более 150 лет, — чтобы получить от него согласие на новый налог. Более того, он поддался давлению либералов и согласился на то, чтобы третье сословие представляли столько же депутатов (600), сколько составляли депутаты дворян и духовенства, вместе взятые (по 300).

Итак, в 1789 году во Франции прошли выборы в Генеральные Штаты, которые вылились в триумф идеологии Просвещения (естественные права, общественный договор и так далее). Но еще до этой кампании, в январе 1789 года, в свет вышла книжка, ставшая вскоре программой действий депутатов от третьего сословия, программой первых шагов революции. Книжка называлась «Что такое третье сословие?», а автором ее был аббат Эммануэль Сийес [3].

Эта короткая книга — скорее, памфлет — написана наспех, к случаю, в ней нет научных ссылок, нет целостной теории. Тем не менее роль брошюры Сийеса переоценить трудно. Она так и осталась главной, самой глубокой теоретической программой Французской революции и содержала ряд ключевых идей, определивших политическую теорию и практику постреволюционной эпохи. По глубине проникновения в сущность политического этот манифест политика — практика стоит в одном ряду с самыми глубокомысленными теоретическими трактатами западной истории.

Открывает брошюру Сийеса афоризм, который он, по — видимому, заимствовал у графа Шамфора:

1) Что такое третье сословие? — Все.

2) Чем оно было до сих пор в политическом строе? — Ничем.

3) Чего оно требует? — Быть чем — нибудь.

С самого начала мы видим, что задача ставится в теологическом или метафизическом смысле, — задачей революции станет учреждение третьего сословия из ничего. Позже, как мы увидим, эту фигуру заимствует у Сийеса Карл Маркс.

Далее Сийес утверждает, что третье сословие является основным тружеником и производителем. Дворянство и духовенство узурпируют почетные и доходные должности без всякого на то права. Следовательно, третье сословие — это и есть целая нация. Нация — новомодное в то время слово, которое обозначает примерно то же, что и народ. («Нация» станет ведущим лозунгом демократов Французской революции, и лишь спустя десятки лет, постепенно, это понятие приобретет консервативные и реакционные обертоны.) Дворяне и священники, именно потому что претендуют на привилегии, тем самым исключили себя из тела нации («общей воли, сказал бы Руссо) и находятся, вообще говоря, вне закона. Здесь из логики объединения, власти общего и целого, возникает логика исключения и отвержения. Исключение как принцип власти и суверенитета переворачивается и превращается в принцип изгнания (мы увидим ту же фигуру в процессе над королем).

Дальше Сийес, обсудив программу действий третьего сословия в Генеральных Штатах, переходит к теоретическому рассмотрению практической задачи будущей революции. «Что следовало бы сделать?» (то есть сделать королю при созыве Штатов) — спрашивает он — и излагает общие принципы конституционного права.

Прежде всего нация прошла в своем развитии некоторую историю, так что на настоящий момент ее «общая воля» (volontft commune, а не generale, как у Руссо) может действовать только через представителей. То есть, соглашаясь с Руссо по вопросу о суверенитете нации, Сийес в то же время соединяет этот принцип с принципом репрезентации, представительства. Так, параллельно с американцами, он намечает строй, который потом станет называться «представительной демократией».

Но возникает проблема, проблема творения из ничего. Ведь если мы не апеллируем к Богу, то кто может учредить нацию, установить конституцию? Ведь ни у кого нет и не может быть для этого полномочий, пока нет конституции! Мы не можем поручить обычным представителям принять конституцию. Ведь их полномочия утверждены и ограничены старым порядком. А нам нужно учредить что — то новое, опираясь на неограниченный суверенитет реальной, но бесформенной нации!

Это та же проблема, с которой мы сталкивались у Руссо (как создать конституцию до того, как уже конституирован народ?) и в ответ на которую Руссо выдвинул свою мифическую фигуру законодателя. Сийес тоже упоминает «порочный круг» [4], однако, исключая его, остается в рамках политической философии. Он предлагает различать учредительную и учрежденную власть (pouvoir constituant и pouvoir constitue [5]), а также обычное и экстраординарное представительство [6]. Учредительная власть, власть, впервые устанавливающая конституцию, не может быть скована никаким законом и никакой формой. Откуда может исходить такая власть? Только от самой нации—, з десь факт, материальное существование нации (что есть третье сословие? — Все!) переходит в право, становится первым основанием права. Но как он может таковым стать? Опять через представителей, но это уже особые, чрезвычайные представители. Их отправка не связана никакой формой. Неважно, каким именно способом их избирают, важно, что они по факту занимают властное место, являются «чем — то», заметной частью «всего», но без того, чтобы выделяться из этого всего по какому — либо принципу. Это неопределенно — частичный образ нации. Как сказал бы Гоббс, роль этих представителей просто в том, чтобы оказаться в нужное время в нужном месте. Поэтому возможен и такой вариант—, депутаты Генеральных Штатов, которые явно не уполномочены принимать новую конституцию, объявляют себя чрезвычайными представителями нации и в этом качестве уже обретают такое право. (Именно так вскоре и поступили депутаты, образовав Национальное, или Учредительное собрание.) Итак, Сийес, еще до того как началась революция, создает теорию революционной политики: теорию, которая вводит в политическую теорию категории события и времени, которая вводит чрезвычайное в сферу политических и даже правовых понятий. Причем во многом за счет введения представительства Сийес рассматривает чрезвычайное и суверенное не столько как некую фиксированную инстанцию, которая заменяла бы абсолютного монарха (такая инстанция может появиться только в результате учреждения), а как творческую силу и власть, которая сродни творческой формообразующей силе природы или Бога. Как и в случае Руссо, мы видим глубокое родство идей Сийеса с философией Спинозы. И как в случае Руссо, у нас нет никаких данных, знал ли Сийес Спинозу или перенял различение natura naturans и natura naturata из какого — нибудь другого источника (например, из схоластики или из неоплатонизма Возрождения). Сам Сийес предпочитал ссылаться на классиков Просвещения — Локка, Кондильяка, Бонне, которым мысли такой тонкости и в голову не приходили.