Дмитрий Верхотуров - Сталин и женщины

Снятие паранджи становилось символом освобождения женщин. Но до этого момента пролегал большой путь, поскольку восточную женщину еще надо было убедить пойти поперек старых обычаев, авторитета мужа и муллы. Чтобы убедить, надо было с восточной женщиной заговорить, что сделать было крайне непросто. Женщины находились за высокими, неприступными дувалами.

Прежде чем вести агитационную работу, надо было выманить восточных женщин из их затворничества. Из тупиковой ситуации был найден выход. Женщины на Востоке, конечно, не были на сто процентов узниками женских половин домов, они могли посещать, к примеру, мечети, где молились в отдельной части, а также могли посещать лавки или другие места, где не было посторонних мужчин. Большевички учли этот момент и стали создавать специальные женские клубы.

Первый такой клуб возник 30 апреля 1920 года в Баку и носил имя Али Байрамова, известного азербайджанского революционера, убитого неизвестными 23 марта 1920 года. Как докладывала инструктор Центрального женского отдела по Востоку и руководитель группы по работе среди женщин Востока Антонина Нухрат, особенностью этого клуба, по опыту которого открывались и другие подобные, было то, что мужчинам вход туда был строго запрещен, поэтому женщины могли снимать в клубе паранджу [129].

Становление женских клубов и собраний шло с трудом, особенно на первых этапах. Например, в Ташкенте одна из организаторов женского клуба И.И. Финкельштейн с переводчицей одевались в восточные платья и целыми днями ходили по старому городу, заговаривая с женщинами, уговаривая их посетить только что открытый ташкентский женский клуб [130]. Впрочем, агитация удалась. В Ташкентский женский клуб им. Н.К. Крупской за месяц собралось около 200 членов. Сегодняшним эмансипированным женщинам государств Южного Кавказа и Центральной Азии нужно помнить подвиг европейских женщин, которые взялись за очень рискованное и сложное дело, смогли вызволить их прабабушек из домашнего заточения.

Но даже с теми, кто приходил в клубы, контакт сразу не ладился. Л.А. Отмар-Штейн вспоминала о первом собрании узбечек в Бухаре в 1920 году: «На собрании мы услышали от узбечек первые слова – тихие, робкие. Руки ораторов судорожно мяли паранджу, голос прерывался и дрожал» [131]. Женщина, особенно молодая, в семьях права голоса не имела, выступать и выражать свое мнение не привыкла. Надо учитывать, что в это время в Туркестане свирепствовали басмачи и любой контакт с большевиками для местного населения был небезопасен. От женщин требовалось немало мужества, чтобы решиться на посещение клуба. Думается, что первыми пошли женщины, задавленные притеснениями, унижениями и побоями в семьях, готовые на все, лишь бы сбежать.

На это, в частности, указывает то, что первым делом в работе женских клубов стало семейное право. В женских клубах рассказывали о советских законах, защищающих права женщин, учили составлять заявления и даже ставили инсценировки судов, в которых женщины учились выступать и защищать свои права в суде.

Надо сказать, знакомство с советскими законами, которые действовали во всех мусульманских районах СССР, оказывало на женщин глубокое и непреходящее влияние. Они впервые понимали, что они не рабыни мужей или отцов, что советская власть запрещает торговать ими за калым (в Туркестане практика продажи девочек существовала еще в начале 1920-х годов; девочку продавали примерно за 500 тысяч рублей; калым был запрещен, причем несколькими декретами [132]). Ленин стал для многих узбечек символом освобождения от порабощающих обычаев. С.Т. Любимова, одна из организаторов женского движения в Узбекистане, вспоминала, что однажды в клуб пришла узбечка, сильно избитая за агитацию. Она достала из завязанного платка, спрятанного в одежде, портрет Ленина и сказала: «Я рассказывала женщинам о Ленине, о том, что он знал о тяжелом положении узбечки и издал новые законы, запретил продавать и покупать женщин за калым, выдавать замуж малолетних, велел открыть школы для всех – для мальчиков и девочек» [133].

Обученные в клубах женщины стали мало-помалу отстаивать свои семейные права. Например, в Азербайджане при партийных женсоветах были созданы специальные правовые секции, в которых предварительно рассматривались семейные дела. В судах эти дела рассматривались специальными народными заседателями. Уже в 1923 году было рассмотрено 2500 семейных дел и в судах 1388 раз выступали женщины [134]. Это движение за защиту женских прав стало постепенно давать результат. Мужья, уже знавшие крутой нрав советской власти, стали опасаться прибегать к побоям жен, к тому же постепенно насилие над женщинами стало рассматриваться как контрреволюционное преступление.

Следующим шагом в работе женских клубов стала работа по обучению женщин бытовым и медицинским навыкам. Активистки столкнулись с тем, что мусульманки в основной своей массе не умели стирать одежду и белье, не умели шить, не умели готовить и не умели ухаживать за ребенком. А.В. Артюхина подчеркнула это со всей резкостью: «Незачем в клубах рисовать и вышивать, нам это не нужно. Женщина Востока часто не умеет стирать, не умеет шить, не умеет чисто вытереть нос своему ребенку – этому надо учить ее, а не вышиванию» [135]. Потому при женских клубах быстро открылись курсы ликвидации неграмотности, культурно-бытовых навыков, консультации, ясли. Основная цель состояла в том, чтобы как можно быстрее уничтожить наиболее очевидные причины высокой детской смертности, проистекающие из бытовой антисанитарии и неграмотности матерей.

Помимо женских клубов создавались и другие специальные учреждения для работы с женщинами. В Туркестане, к примеру, создавали особые кооперативные женские лавки, куда мужчины не допускались. В 1925 году возникли первые такие лавки, а уже в 1928 году их стало 103, и в них было 18 тысяч покупательниц из числа узбечек. Также создавались особые женские чайханы, где женщины могли отдохнуть, выпить чаю, пообщаться и приобщиться к советской культуре [136].

Работа среди кочевниц столкнулась с особенными трудностями. В отличие от оседлого населения казашки, киргизки, калмычки и бурятки не могли посещать клубы. Кочевые хозяйства весной отправлялись с зимних стойбищ на летние, проходя десятки и даже сотни километров по бескрайней степи. Проблемы были и в отношении партийных органов, которые считали, что никаких особых форм работы с женщинами заводить не надо, достаточно и собрания делегаток. Между тем собрать делегаток было очень трудно. В волостях место собрания отстояло от кочевых аулов на 20–30 км и более, так что без лошади и теплой одежды добраться до них было невозможно, а весной аулы откочевывали. «С наступлением весны население укочевывало на пастбища за сотни верст, наших делегаток проглатывала степь, а волженорганизатор обрекался на одиночество», – приводит Антонина Нухрат слова одной из женорганизаторов [137]. Весьма красноречивое определение: «проглатывала степь». В этом обществе, проглатываемом степью, все еще существовали старые порядки: калым, многоженство, малолетние браки, бытовая антисанитария. В общем, надо было женскому клубу угнаться за кочевниками, и сама практика привела к идее «красных юрт» – специальных юрт, выделенных под работу с женщинами. Обычно над ней вывешивался красный флаг.