Лев Вершинин - Россия против Запада. 1000-летняя война

И лавина сорвалась. Если ранее «финляндизация» шла сама собой, естественным путем, то теперь, под контролем регулярно отныне избираемого сейма, получившего, помимо всего прочего, право законодательной инициативы. Финляндизировалось все, на что только падал взгляд, от вывесок до русских народных песен в районе Выборга. Даже древние шведские конунги в некоторых учебниках, рекомендованных для народных училищ сеймом, именовались «финскими морскими королями», в газетах начали появляться карты, изображающие «Великую Финно-Угрию» до Урала и далее, а лекторы понесли в массы всю правду о древних протоуграх, от которых пошло решительно все. Все это было очень интересно, но пока что оставалось уделом особо просветленных активистов; массы же, хоть по мере сил и росли национально, но думали в основном на скучные бытовые темы. Зато экономика рвалась в зенит, не в последнюю очередь за счет реэкспорта в Европу российского сырья, активно закупаемого по «внутренним» ценам. Жить, в общем, становилось лучше, жить становилось веселее. Даже при суровом Александре Третьем.

Однако под самый конец XIX века Петербург насторожился. Не потому даже, что, как выяснилось, до 80 % экспорта Финляндии как-то незаметно переориентировалось на Западную Европу, до минимума свернув экономические связи с Империей, в составе которой имела честь состоять. На такие художества Центр традиционно смотрел сквозь пальцы, типа чем бы дитя ни тешилось. Просто некоторые нюансы начали выглядеть слишком уж странно, более того, вызывающе. Без понимания относились в холодном Питере к, например, рассуждениям в СМИ о «русских свиньях, не читавших даже Калевалу», а в стенах сейма о «маленькой культурной Финляндии, насильственно вырванной варварами из дружной семьи европейских народов». Утомил доходящий по инстанциям поток жалоб на обструкции, демонстративно устраиваемые русским чиновникам, исполняющим свои обязанности, и не менее демонстративное уличное хамство в адрес русских дам. Пришло время наконец задуматься о школьных программах, вовсю лепящих из России «извечного врата-азиата», да и тот факт, что Гельсингфорс, как-никак, одна из основных военно-морских баз Империи, превратился в проходной двор к услугам едва ли не всех разведок Европы, а также аналогичных ведомств Японии и США, тоже, как ни странно, действовал на нервы.

Приходилось признать: Финляндия стала чужой. Даже чуждой. Едва ли не враждебной. Еще не гнойником – вроде польского, но быстро эволюционировала туда же. Оснований на то, казалось, не было никаких, но это случилось. А вариантов решения проблемы было, в сущности, ровно два: интегрировать, причем ввиду актуальности темы, самыми быстрыми темпами, или отпустить. Нам, живущим более века после, очевидны все преимущества варианта № 2. Конечно, отпустить, само собой, но не совсем, поскольку слишком уж близко от Петербурга. То есть, усадив на вакантный престол географической новости кого-то из своры мающихся бездельем великих князей и подписав все положенные пакты о военном союзе и торговой дружбе. Натурально, с базами на территории дружественного соседа. Дело, однако, в том, что стереотипы – штука страшная: так просто, за здорово живешь, никто никого не отпускает и по сей день, а тогдашние установки были куда жестче нынешних. Да и прецедентов не было – до первого «мирного развода» (Швеции с Норвегией) оставалось еще лет семь-восемь. А коль скоро так, то и выбора у Центра не оставалось. Генерал-губернатором Великого княжества был назначен решительный и опытный человек Николай Иванович Бобриков, получивший особые полномочия.

Следующие шесть лет вошли в историю Финляндии под официальной этикеткой «Время угнетения». Сатрап и тиран Бобриков беспощадно претворял в жизнь самые зверские манифесты царя, грубейшим образом попирающие элементарные права человека. Вместо того чтобы принимать к сведению любые законы, принятые сеймом и сенатом, он начал направлять их в имперское министерство юстиции на юридическую экспертизу. Он внимательнейше контролировал исполнение царского манифеста 1900 года, вопреки всем нормам морали и права всего лишь через 90 лет объявившего русский язык третьим (после финского и шведского) официальным языком княжества. Он «пробил» в столице идею о включении «самостоятельных» финских вооруженных сил в состав единой армии, формируемой на основе общего призыва. Но, что непростительнее всего, он положил конец таможенной «вилке», благодаря которой сырье, закупаемое в Империи по «внутренним» ценам перепродавалось на Запад по ценам европейским, естественно, безо всяких пошлин. Вот это, последнее, взорвало общество не по-детски. То есть с призывом тоже неладно вышло: одно дело служить близ родного хутора, с выходными и вдали от всяких фронтов, к тому же под командованием близкого родственника, и совсем иное – тянуть лямку где-то под Кушкой. Но это зверство, возможно, прогнившей империи и сошло бы с рук. А вот покушение на ставшую родной маржу, обеспечившую Финляндии экономический бум, простить было никак невозможно, тем паче что изверг Бобриков начал вытеснять с госслужбы наиболее ярых борцов за (уже!) независимость и ввел цензуру, запретив публикацию статей, унижающих достоинство подданных государя по национальному признаку, а также оскорбляющих персону самого государя.

Великое княжество охватила всеобщая истерика. Нормальных людей, которые все-таки имелись, никто не слушал, их именовали «сговорчивыми» и били им стекла, а самых убедительных говорунов подкалывали ножами на темных улицах. Начались забастовки, затем активнейшая агитация за уклонение от призыва. Когда же власти, плюнув, отменили обязательный призыв, предложив желающим платить особый налог за освобождение от службы, агитировать начали в том смысле, что «оккупанты» боятся обучать финскую молодежь военному делу. Не пойми откуда вынырнуло тайное общество «Каталь», теоретически основанное на классическом национал-социализме и активно практикующее террор. Правда, в 1903-м «Каталь» был разгромлен, но ядро его актива укрылось в Швеции, где близко скооперировалось с российскими террористами и принялось из месяца в месяц посылать на угнетенную родину боевиков, один из которых, Эйген Шауман, 16 июня 1904 года застрелил Бобрикова. А чуть позже, когда грянула русско-японская война, у горячих финских парней завязались контакты и с японским резидентом в Стокгольме полковником Акаси, щедро снабдившим их деньгами на «освобождение милой Отчизны». Закупленное «Каталем» оружие не попало в Финляндию по чистой случайности: судно, под завязку загруженное стволами, вплоть до новомодных пулеметов, затонуло по пути – так что уже практически подготовленное восстание сорвалось, но буза продолжалась и крепла, благо на дворе был уже 1905-й.