Леонид Млечин - 10 вождей. От Ленина до Путина

Пожалуй, довольно. К концу «правления» Брежнева некоторые из его соратников осязаемо чувствовали: нужны перемены. Но даже Андропов, наиболее мыслящий в брежневском окружении человек, «спасение» видел в реанимации (в «разумных пределах») старого большевистского опыта управления страной. Не случайно во фрагментарно приведенной выше записке Андропова он не скрывает своей тоски по старому названию партии – «большевистская». Именно большевизм, по Андропову, это непримиримая борьба с «политическим оппортунизмом, примиренчеством, соглашательством, рыхлостью, расплывчатостью…». Не случайно, что как раз Андропов унаследовал консервативную политику Брежнева. Стивен Коэн назвал ее «косной политикой сохранения статус-кво…» {801}.

Неумолимое приближение системы к тотальному кризису, который пока удавалось локализовать с помощью систематического проматывания и распродажи страной колоссальных объемов газа, нефти, золота, других природных богатств, не могло продолжаться бесконечно. Требовались ответственные, подлинно исторические решения на кардинальные перемены. Руководство КПСС абсолютно не было к ним готово. Возможности ленинской системы, основанные на диктатуре, насилии, администрировании, партийных директивах, манипулировании общественным сознанием, социалистическом соревновании, единовластии одной партии, однодумстве, подходили к концу. Большевистская страна была на «излете».

Не исключено, что это являлось выражением исторической неизбежности. И «нужно было», чтобы в период затухания, ослабления «революционных возможностей» во главе ленинской системы встал такой «вождь», как Брежнев. И он, и Черненко кажутся нам случайными, нелепыми, необязательными. Но система требовала тогда именно таких. Может быть, современные «жрецы» это чувствовали тоньше, подсказывая выдвижение подобных людей?

Каждой эпохе нужны лидеры, достойные ее.

Спасти систему можно было только продуманными, эволюционными, последовательными переменами кардинального реформистского порядка. Так мы думаем сейчас, но это проще, чем находить верные решения в годы углубления кризиса. Тем более что эти решения могла принимать лишь небольшая кучка на вершине номенклатурного холма по имени КПСС. Но там принимать эти решения было абсолютно некому…

Члены политбюро, видя, как страна держится на плаву лишь за счет «проедания» золота, газа, нефти, руды, другого сырья и промышленных товаров, молчали. Все молчали. Помнили о судьбе Шелепина и Егорычева, которые, позволив в свое время легкую критику «неприкасаемых», сразу же оказались вне властной обоймы. В рабочих записях высшей партийной коллегии ни слова (!) критики в адрес генсека, его бездеятельности и недееспособности. Каждый беспокоился о благополучии собственном, но не о благе государства и народа. В этой связи приведу размышления В.И. Болдина, ответственного работника ЦК. Они здесь достаточно объективны. «… Да, были слабости у Брежнева, да, было чему удивляться и что ненавидеть. Но почему все молчали, ликуя, поклоняясь генсеку? Где те руководители, которые обязаны были сказать правду о состоянии дел и престарелому лидеру, и членам ЦК, и народу? Не камарилья ли трусов, обладавшая властью в центре и на местах, довела нашу страну «до ручки» и не они ли должны нести главную ответственность за то, что произошло с великой державой? Только когда не стало Брежнева, каждый, чтобы показать, вот какой он был смелый и оставался таким всегда, начал поносить своего кумира. Какую же надо было иметь беспринципность, нищету духа, чтобы молчать и таить от людей правду?» {802}

Болдин здесь, конечно, прав. Но это не «вина» старцев, сидевших в политбюро, а органический порок всей системы. Во главе пирамиды власти всегда был первый вождь, и он стоял вне критики.

Вождей развенчивали лишь после смерти (кроме первого, который мертвый оказался самым «нужным» из всех семи лидеров компартии). Не отошел от этой традиции даже Горбачев, представитель реформаторской линии в КПСС.

В своей почти часовой обличительной речи после выступления Б.Н. Ельцина 21 октября 1987 года на пленуме последний генсек «ущипнул» мертвого Брежнева. «Я вкусил с Андреем Андреевичем Громыко, с Владимиром Васильевичем Щербицким, с Михаилом Сергеевичем Соломенцевым сложившийся стиль на последних этапах работы Леонида Ильича Брежнева. Знаю все, товарищи. Это была беда нашей партии…» {803}

«Знал все», а о «беде» сказал спустя столько времени. Это было стилем руководства на самом верху, где требовались угодничество, а не мужество, готовность соглашаться с первым лицом, а не перечить ему. Система власти с ленинско-сталинских времен отрегулировала механизм вождизма до автоматизма.

По сути, больной Брежнев с середины семидесятых годов не занимался активно ни партийной, ни государственной деятельностью. Но по-прежнему хотел едва ли не ежедневно появляться на телевизионных экранах. Поэтому медленное разрушение генсека могла наблюдать вся страна, весь мир. Как образно писали В. Соловьев и Е. Клепикова, Брежневу, когда он приехал в Вену, «стоило огромных усилий любое движение, все равно какое: слушать Моцартово «Похищение из сераля», спуститься по лестнице или поднять тяжелый том договора SALT 2» {804}.

А ведь он искренне верил, что очень нужен стране благодаря своему опыту, хватке, мудрости. Он не понимал, что видимо главной чертой мудрости является способность чувствовать время. В этом чувстве – честное понимание прошлого, отсутствие абсолютизации роли настоящего, обладание зернами пророчеств грядущего. Такой человек способен видеть себя не эпицентром бытия, а может беспристрастно и критически взглянуть на дела свои как бы со стороны.

Брежнев не был способен на такое. Шаркающая походка, нечленораздельная речь, «деревянные» жесты, полная неспособность во что-либо вникнуть стали не только предметом выражения народной жалости к «вождю», но и причиной появления бесчисленного количества анекдотов и насмешек, о чем я писал в начале очерка. По сути, Брежнев стал символом, провозвестником заката Системы. Траектория ленинского революционного «взлета» вступила в фазу резкого снижения и последующего падения.

Ленин в 1917 году начал эту траекторию с государственного переворота в октябре, ликвидации демократического парламента – Учредительного Собрания, уничтожения свободы печати и слова, внедрения в жизнь бесчисленных реквизиций, изъятий, конфискаций, подавления крестьянского мятежа в Тамбове и рабочего, солдатского, крестьянского – в Кронштадте, как и сотни других. Он развязал руки действию сил, которые уже сам не контролировал. Самое удивительное, что эта нежизнеспособная антигуманная система выжила и стала исключительно мощной и монолитной. Благодаря насилию, страху, организации, дисциплине, догматизму и бюрократизму. Но все эти составляющие движения ленинской системы постепенно исчерпали себя. Траектория «ленинских заветов» неуклонно снижалась. После Брежнева еще будут три генсека. Лишь последний из них попытается сделать что-то реальное. Но настоящим олицетворением грядущего краха ленинской системы, помимо его ослабевшего желания, станет Леонид Ильич Брежнев.