Леонид Млечин - 10 вождей. От Ленина до Путина

Полное отсутствие демократических традиций в руководстве, пресс большевистских стереотипов, вроде пресловутого «единства», отсутствие гласности, монополизм власти одной политической силы предопределяли одномерность мышления и решений.

Выступая на траурном митинге во время похорон Андропова, Черненко с большим трудом смог зачитать небольшую надгробную речь.

Слушатели с трудом улавливали смысл произносимого: оратор «проглатывал» слова, неоднократно кашлял, останавливался, вытирал платком губы и лоб. С трудом новый генсек смог едва-едва приподнять руку, прощаясь со своим предшественником у могилы.

К мавзолею он поднялся с помощью недавно сооруженного специального подъемника в Сенатской башне Кремля, а спускался вниз при поддержке двух охранников… Как сообщали на Западе, Дэвид Оуэн, лидер британской социал-демократии, будучи врачом, профессионально определил: у Черненко – эмфизема легких. Как увидим дальше, он не ошибся.

Избрание Черненко, по рекомендации политбюро, на пленуме ЦК, открывшемся в Свердловском зале Кремля в 11 часов 13 февраля 1984 года, было еще одним выражением эрозии и заката ленинской системы.

Будущий помощник Горбачева А.С. Черняев, присутствовавший на этом пленуме, весьма колоритно передал его атмосферу.

«…Свердловский зал был уже почти полон… Провинциальная элита уже вся здесь. И все как обычно: целовались взасос, громко, через ряды приветствовали друг друга, делились «новостями» о снеге, о видах на урожай, словом, шел «партийный толк» между своими, чувствующими себя хозяевами жизни. В этой разноголосице я не услышал ни разу имени Андропова или разговора о его смерти…

Где-то без двадцати одиннадцать зал смолк. Началось ожидание. С каждой минутой напряжение росло, атмосфера будто наполнялась электричеством… Напряжение достигло кульминации. Все взоры в сторону левой двери за сценой, где выход в президиум: кто первый?!

Ровно в 11 в проеме двери показалась голова Черненко. За ним Тихонов, Громыко, Устинов, Горбачев и др.

Зал отреагировал молчанием…» {909}

А вот что писал позже помощник нескольких генсеков, в том числе и Черненко, A.M. Александров-Агентов:

«…я не раз задавал себе вопрос: как же все-таки получилось, что на высшем руководящем посту огромного государства оказался этот слабый и физически, и во многих других отношениях человек, не имевший для этого ни достаточной эрудиции, ни опыта настоящей государственной работы, ни знания экономики? Ведь не могли же этого не видеть избравшие его коллеги, да и сам Константин Устинович, если уж на то пошло?» {910}

Действительно, почему? Как могло это произойти? Среди целого ряда глубинных причин исторического и социального порядка назову и такую: большевизм за семь десятилетий коренным образом изменил людей и их руководителей. Разрыв между политикой и моралью оказался столь глубоким, что никто из «соратников» Константина Устиновича не испытывал ни тогда, ни позже угрызений, мук совести. Удобные объяснения типа: «Иначе нельзя было. Традиции. Партийные нормы. Единство…» – кажутся наивными или фальшивыми.

Долгие годы правления ленинцев деформировали мораль в соответствии с главным критерием первого вождя: нравственно все то, что служит делу коммунизма. В данном случае никто (никто!) не оказался способным проявить мужество. Ни сам Черненко, ни его коллеги, которые позже (все без исключения) стали говорить о его никчемности.

Великий Гегель в своей «Философии религии» написал: «Мужество выше скорбного терпения, ибо мужество, пусть оно окажется побежденным, предвидит эту возможность…» {911}Все мы были лишены тогда этого интеллектуального мужества, предпочитая говорить об аномалиях, ущербности Системы вполголоса. Предпочитали «скорбное терпение»…

Это не было парадоксом: никто не хотел видеть канцеляриста лидером партии и страны. Но никто (!) не возразил, не возмутился, не предложил публично иного решения. И не мог предложить. Ибо система, созданная Лениным и «усовершенствованная» Сталиным, продолжала работать. Невидимые шестеренки политического механизма продолжали вращаться с тупой неумолимостью.

Черненко – не случайность. Это закономерный плод бюрократического всевластия и вырождения большевизма.

Черненко не был в состоянии повести страну и партию в будущее. Его «пришествие» стало знаком углубления общего кризиса общества, признаком полного отсутствия у партии позитивных программ, симптомом неизбежности грядущих потрясений. Не будучи авгуром, можно было сказать: черная птица грядущей беды для коммунизма появилась над Кремлем.

Новый генсек ничего не разрушал и не созидал. Он не имел ни явных врагов, ни больших политических друзей. Черненко не позвал страну поднимать новую «целину» или демонтировать систему тотальной слежки. Генсек был классическим бюрократом с посредственным мышлением.

Но посредственности опасны именно тем, что они политически неуязвимы. Перед своими «соратниками». Но не перед историей.

Из всех «главных» лидеров СССР за всю ее историю Черненко К.У. меньше всех находился на высшем пике власти, всего 13 месяцев. Это были месяцы тусклого безвременья. Обществом овладело чувство апатии, политического равнодушия, какого-то смутного ожидания, а порой и нескрываемого интеллектуального смятения.

Внешне почти ничего не изменилось. Награждали «победителей» соцсоревнования, стояли на улицах длинные очереди около полупустых магазинов, проводились многолюдные и многочасовые собрания партийных активов; переполненные электрички из ближнего и дальнего Подмосковья везли в столицу граждан «развитого социалистического общества», надеявшихся хоть что-то купить там; милицией наглухо перекрывалось движение на улицах, когда длинные черные «членовозы» (лимузины высшего руководства) после рабочего дня отвозили «неприкасаемых» в загородные подмосковные шикарные особняки… Пульс страны бился вяло и как-то обреченно.

По-прежнему страна вела необъявленную и непонятную людям войну в Афганистане. После замученного Тараки пришел к власти его убийца Амин, которого, в свою очередь, советские спецназовцы расстреляли в его собственном дворце. К слову, с тем и другим еще до ввода советских войск мне довелось встречаться в бывшей королевской резиденции после «апрельской революции». Посадили в Кабуле послушного и говорливого Кармаля, сменили его потом еще одним ставленником КГБ – Наджибуллой… Но все эти перетасовки ничего не изменили и изменить не могли. СССР застрял в грязной войне, принимая ежедневно цинковые гробы со своими солдатами из соседней горной страны…

В «социалистическом лагере» все как бы затихло в ожидании. «Солидарность» в Польше продолжала глухо сопротивляться; у Берлинской стены не прекратили убивать смельчаков, пытавшихся ее преодолеть; «диссиденты» не только из СССР, но и из Чехословакии, Венгрии, Болгарии все громче заявляли о себе, требовали свободы и соблюдения прав человека; советские самолеты везли кубинских солдат в Анголу и Эфиопию для спасения обанкротившихся марксистских режимов. Северная Корея, все более дистанцировавшаяся от Москвы, тем не менее продолжала требовать от нее новых поставок оружия и боевой техники. Китай как бы выжидал, не отказываясь от своих «трех условий». Все попытки советской дипломатии улучшить прохладные отношения со «срединным государством» наталкивались на вежливые и в то же время жесткие отказы. СССР хотел «остаться» во Вьетнаме, но тот нуждался лишь в его технической помощи, а не в политических советах. В Африке и арабском мире, где возникли с помощью СССР режимы «социалистической ориентации», росли военные арсеналы. Туда ехали все новые сотни и тысячи советских военных советников. А тощая экономика этих стран неумолимо впадала в полную дистрофию…