Юлия Латынина - Русский булочник. Очерки либерал-прагматика (сборник)

Ах, какие плакаты тех времен можно встретить в музее «Фиата»! Вот — чудеснейший — Fiat balilla , 1932 г. «Балилла» — это прозвище генуэзского мальчишки, который в 1746 году кинул камень в оккупантов-австрияков; «Балилла» — это была организация муссолиниевских нашистов. «Фиат балилла», по-нашему, «Фиат-пионер».

Под нажимом Муссолини «Фиат» застраивал целые кварталы Турина домами для рабочих, открывал санатории и детсады. И когда вождя уминусовали и повесили труп за ноги, оба остальных компонента, — всеобщее голосование и социальные гарантии — остались. Вы будете смеяться, но ни один политик не приходил к власти в Италии, обещая народу, что он будет работать больше, а получать меньше. Все обещали, что работы будет меньше, а денег — больше.

Кто бы ни был у власти, экономическая политика Италии строилась так: рабочим — социальные гарантии, капиталистам — девальвацию (как способ поддержания конкурентоспособности).

Так продолжалось до начала 90-х, когда СССР рухнул, опасность победы коммунизма исчезла, и страну отдали под внешнее управление Германии. Это внешнее управление называлось — введение евро.

— С введением евро по всей Европе политики всей Европы получили возможность прекратить рост социальных гарантий со словами: мы бы и рады, да Европейский ЦБ не позволяет, — говорит Джорджио Арфарас.

Воровали в Италии на выборах всегда ужасно. Мосты и дороги Италии — это памятники избирательным кампаниям, и если вы едете со знающим человеком, он вам расскажет: «Вот этот мост — парламентские выборы такого-то года, а вот этот — такого-то». Разница, однако, заключалась в том, что так как христианские демократы подпитывались от ЦРУ, а коммунисты — от СССР, то социалистам приходилось воровать внутри больше всех.

Поэтому, когда после конца СССР итальянцы решили почистить свои авгиевы конюшни и начали операцию «чистые руки», социалисты пострадали больше всех. В результате вся политическая система Италии была сломана: коммунисты придохли (вместе с СССР), а христианские демократы и социалисты сели.

Тут-то и появился Берлускони.

Мы сидим с моими приятелями Роберто Карретта и Карло Гранде на туринской Piazza San Carlo , чьи кафе выполняют в Турине роль местного Монмартра; площадь находится там, где кончались стены средневекового Турина и начиналась Via Romana .

— Когда такие маленькие карлики отбрасывают такие длинные тени, значит, мы живем при закате, — говорит Роберто.

Он машет рукой на юг — там, сразу за двумя церквями XVII века — Санта-Кристина и Сан-Карло, во время Муссолини были снесены старинные дома, уступив место гранитным громадам фашистского конструктивизма.

— Фетишем фашистов была мужественность, — продолжает Роберто. Молодящийся политик, который доказывает себе свою мужественность, трахая несовершеннолетних проституток — это такая пародия на фашизм.

— А что показывает его телевидение! — говорит Карло, — это же зрелище для быдла!

— Но ведь Берлускони показывает то, что хавает зритель, — говорю я, — это не вопрос вкуса Берлускони. Это вопрос спроса. А что касается молодящийся политиков с программой «хватай и жри», то у вас нет той отмазки, которая есть в России. Это у нас нет выборов. А у вас есть. Значит, это не проблема политиков. Это проблема избирателей.

Такая постановка вопроса ни Роберто, ни Карло не нравится.

На самом деле трагедия Берлускони заключается в том, что он когда-то в самом деле пытался изменить Италию.

Сильвио Берлускони — это выскочка, парвеню, блестящий бизнесмен американского, непривычного для Италии типа. Первый его бизнес был девелопмент. (Отсюда и слухи о связях с мафией — деньги на девелопмент обычно давала мафия.) Следующий — телевидение. До Берлускони телевидение в Италии было государственным и скучным запредельно; запрет на общенациональные частные каналы был прописан законодательно. Берлускони был итальянским Гусинским — он принялся скупать местные кабельные каналы и создал из них де-факто общенациональную сеть, которая впервые показала итальянцам интересное — скопированное с США — телевидение.

Когда правительство это сообразило, оно тупо выключило телевизор, и миллионы итальянцев, прильнувших к голубому экрану в ожидании очередной порции высокодуховного зрелища вроде «поля чудес» увидели белую рябь. Правительство чуть не снесли, а Берлускони, в точности как Козимо Медичи в свое время, понял, что в этом государстве нельзя быть богатым и не заниматься политикой.

Самое поразительное, что Берлускони всерьез хотел реформировать Италию — и начал как раз с пенсионной реформы. В результате через 7 месяцев он вылетел с поста и 5 лет провел в оппозиции. Когда он вернулся, иллюзии исчезли. Он понял, что политика — это то же телевидение. Если публике нравится «поле чудес», надо делать «поле чудес». В политике то же самое. Пытаться объяснить массе, что булки не растут на деревьях — бесполезно. Объяснить ей можно только одно: что работать они будут меньше, а получать больше.

Много лет назад бывший министр экономики Грузии Каха Бендукидзе как-то рассказывал мне про одного грузинского бизнесмена времен Шеварднадзе. У бизнесмена было штук двадцать бизнесов, и Каха спросил его: «А чего вы не оставите себе один, самый прибыльный, а остальные не продадите?» Потому что понятно, что двадцать бизнесов приносят меньше, чем один, но в двадцать раз больший. А бизнесмен ответил: «Лучше быть незаметным. А то разденут и посадят».

Я вспомнила эти слова, когда познакомилась на туринской книжной выставке с Нино Араньо, породистым итальянцем, настоящим грандом, который имеет 21 бизнес, весьма успешные, и на деньги от них, для души, издает Эзру Паунда и Пико делла Мирандолу.

«А зачем вам 21 бизнес? Почему бы не продать 20 бизнесов и не расширить один?» — спросила я, точь-в-точь как Каха.

И бизнесмен из демократической Италии ответил мне точь-в-точь, как бизнесмен из Грузии времен Шеварднадзе:

— Италия — опасная страна. Мы, бизнесмены, не доверяем государству. Диверсификация — это моя страховка.

— А почему бы вам не изменить государство? — спросила я.

И издатель Пико делла Мирандолы из демократической Италии ответил мне точь-в-точь, как олигарх из путинской России:

— Государство нельзя изменить. К нему можно только приспособиться.

В этом — основная проблема современной демократии. Всеобщее избирательное право приравнивает голос Нино Араньо, который имеет 21 бизнес и для души издает Пико делла Мирандолу, к голосу его рабочего. Голос собственника — к голосу неимущего. И если в стране неимущих больше, чем собственников, то они всегда проголосуют не за уменьшение налогов, а за увеличение пособий. Не за тех, кто обещает им сохранить их собственность, а за тех, кто обещает поделиться с ними чужой.