Мартин Ли - Фашизм: реинкарнация. От генералов Гитлера до современных неонацистов и правых экстремистов

Отто–Эрнст Ремер был одним из посетителей, постоянно наведывавшимся в Мадрид все восемь лет войны в Алжире. Они встречались со Скорцени в офисе «Рольфа Штейнбауэра», чтобы согласовать поставки локомотивов в Египет, — оба принимали участие в этом деле. «Скорцени был хорошим другом. Я прекрасно его знал, — вспоминал Ремер. — Мы встречались с ним многие годы». С самого момента первой встречи, 20 июля 1944 года, они чувствовали себя товарищами по совместной борьбе. Соперничество сверхдержав представляло для них интерес только в той степени, насколько оно могло способствовать реализации их послевоенной политической стратегии.

В то время как национализм арабов и стран третьего мира стал приобретать всемирный размах, некоторые неонацистские пропагандисты принялись мечтать о германо–исламском нейтралистском поясе, который протянулся бы из сердца Европы до Южно–Китайского моря. Они призывали к созданию союза «третьей силы», международного альянса «не связанных договорами», а также неприсоединившихся стран, которых не устраивала ялтинская система раздела мира. Это привело к созданию множества немецко–арабских и евро–африканских обществ, возникших в середине 1950‑х годов по обе стороны «железного занавеса», оказавшегося достаточно проницаемым для неонацистских предприятий. Для таких людей, как Отто Скорцени и дядя Шахт, стратегия «третьей силы» прекрасно согласовывалась с их собственным стремлением вернуть немецкой промышленности традиционные рынки сбыта [338].

Под прикрытием антиимпериализма некоторые немецкие неонацисты воздавали хвалу движениям неприсоединения в третьем мире. Типичным является высказывание Эрвина Шенборна (Erwin Schonborn), основателя германо–арабского общества в Гейдельберге и издателя ведущего западногерманского неонацистского печатного органа «Nation Europa»:

В борьбе арабских народов против колониализма как Запада, так и Востока мы видим судьбоносную параллель нашей собственной борьбе за свободу от вражеской оккупации и за единство Германии… Если бы мы жили на Востоке, то боролись бы с большевизмом. Поскольку мы живём на Западе, то целью нашей борьбы является другой, столь же опасный враг всех людей — либерально–капиталистический колониализм. Поэтому мы призываем всех немцев влиться в наши ряды, чтобы работать и сражаться вместе до достижения общей цели всех угнетённых людей: освобождения от иностранного ига [339].

Подобные напыщенные заявления говорили не о законности борьбы стран третьего мира за независимость, а об уязвимости различных движений неприсоединения, пытавшихся вырваться из биполярного тупика «холодной войны». Неонацисты готовы были поддержать что угодно, лишь бы «разрушить тиранию демократического и коммунистического мира, под игом которой находимся с 1945 года» (как говорил протеже Геббельса фон Леерс). Фон Леерс поддерживал «героических алжирцев» в их борьбе против французского колониализма. В этом конкретном случае он и другие неонацистские пропагандисты выступали за правое дело, исходя из ложных предпосылок. Их рассуждения о третьей позиции были рассчитаны на то, чтобы смягчить политические разногласия. «Мы не стоим ни “справа”, ни “слева”… Мы считаем эти концепции неуместными», — заявлял Шенборн [340].

Помимо поставок оружия алжирским повстанцам, немецкие инструкторы проводили обучение в лагерях, расположенных в отдалённых районах Северной Африки. Новобранцы Фронта национального освобождения Алжира прибывали в тренировочный центр, расположенный в старом замке в трёх километрах от Тетуана в Испанском Марокко. Его возглавлял бывший эсэсовец Риттер Франц фон Шолль (Ritter Franz von Scholl), потерявший в результате ранения в годы войны левую руку. Другой ветеран SS, граф Циммерман (Zimmerman), организовал в середине 1950‑х годов так называемые летучие колонны алжирских повстанцев. В этот период, как говорят, Циммерман был своего рода исполнительным директором при Отто Скорцени. В это же время возникло и несколько не относящихся к Германии сетей, которые поддерживали FLN. Деятельность некоторых из них координировалась левыми французскими католиками. Вне зависимости от своей политической принадлежности, все эти сети накликали на себя гнев «Красной руки», стремившейся любыми, законными или незаконными средствами прекратить поставки оружия в Алжир [341].

Возникшая в разгар североафриканского насилия, «Красная рука» стала незаконнорождённым результатом тайного союза французских колонизаторов–экстремистов и французской разведки. В то время как официальные представители Парижа упорно отрицали её существование, «Красная рука» убивала и калечила людей в десятке стран, особенно активно действуя в Западной Германии и Бельгии. В числе её дел были, например, взрывы судов, гружённых оружием для Фронта национального освобождения Алжира, в ряде европейских портов. Киллеры «Красной руки» уничтожали североафриканских дипломатов, профсоюзных деятелей, студентов, юристов и торговцев оружием. Иногда этим операциям позавидовал бы и агент 007. Одним из наиболее экзотических видов оружия, применявшихся «Красной рукой», была длинная южноамериканская духовая трубка, стрелявшая отравленными иглами. Именно с её помощью в Женеве был убит Марсель Леопольд, немецкий торговец оружием [342].

Среди целей «Красной руки» был и Ахмед Бен Белла, один из руководителей FLN. После нескольких угроз об убийстве в начале 1956 года у его штаб–квартиры в Каире взорвалась бомба. 22 октября того же года оперативники французской секретной службы осуществили самую дерзкую из когда–либо проводившихся ими операций — они заставили самолёт, на котором летел Бен Белла, изменить курс и сесть в Алжире. Белла вместе с четырьмя другими руководителями FLN направлялся в Тунис из Рабата, где они встречались с Отто–Эрнстом Ремером. Их рейс стал первым в мировой истории случаем угона самолёта. Захваченные алжирцы сошли на землю под дулами автоматов французских жандармов [343].

На следующий год французы одержали, казалось бы, решающую победу в знаменитой «битве за Алжир». Однако это стало возможным исключительно благодаря подавляющему преимуществу колонистов в военной силе и частому применению пыток, что признавалось и французскими офицерами. Это была очень грязная война, унёсшая жизни приблизительно 10% алжирского населения (свыше миллиона людей) и вынудившая ещё 30% сменить место жительства. Восстание не удалось погасить, и это привело к кризису доверия в континентальной Франции, увенчавшемуся возвращением в 1958 году к власти генерала Шарля де Голля [344].

Надежды части французских «колонов» на то, что де Голль быстро и решительно закончит войну в Алжире, рухнули, когда он одобрил концепцию самоопределения алжирцев. Примерно в это же время де Голль заговорил о постепенном выводе французских войск из подчинения структурам единого военного командования НАТО. Антинатовские высказывания Парижа заставили Кремль игнорировать просьбы Фронта национального освобождения Алжира о военной помощи, пока де Голль заигрывал с «разрядкой».