Дмитрий Орешкин - Джугафилия и советский статистический эпос

23 июня 1927 г. он пишет Молотову:

«Дорогой Вячеслав!

1) Посмотрел (очень бегло) “стенограмму заседания ЦКК” по делу Зиновьева и Троцкого. Получается впечатление сплошного конфуза для ЦКК. Допрашивали и обвиняли не члены ЦКК, а Зиновьев и Троцкий… Позор! Решительно протестую против того, что комиссия по обвинению Троцкого и Зиновьева превратилась в трибуну по обвинению ЦК и КИ с заострением “дела” против Сталина, которого нет в Москве и на которого можно ввиду этого вешать всех собак. Неужели эту “стенограмму” отдадут на руки Троцкому и Зиновьеву для распространения ! Этого еще не хватало.

2) Обрати внимание на документы о“ Труде”. Надо произвести чистку в “Труде”».

Центральная контрольная комиссия (ЦКК) никогда не была независимым органом внутрипартийной демократии (что формально предполагалось по смыслу устава). Боссы Политбюро использовали ее как орудие политического преследования и чисток. В 1927 г., после радикального ослабления Троцкого, Зиновьева и Каменева, главным в Политбюро остается Сталин. Поэтому Молотов с легкой душой 26 июня публикует в «Правде» фальсифицированную стенограмму заседания Президиума ЦКК, которая вызвала отчаянный протест Троцкого в связи с пропусками и искажениями ключевых мест в его выступлениях. ЦКК оставляет протест без последствий: поздно, товарищ! Нашел кому жаловаться…

Революционный романтизм Кобе был глубоко чужд. Как и Троцкий с Лениным, он искренне презирал буржуазные предрассудки вроде права, закона и морали, но при этом еще ни в грош не ставил партийное товарищество, солидарность и прочие интеллигентские штучки, в которые любила играть старая гвардия. Политику он понимал как беспощадную борьбу за гегемонию и в этом смысле был самым последовательным марксистом-ленинцем: для него все средства были хороши.

Сталин — Молотову, 11 июля 1927 г.:

«Дорогой Вячеслав! 1) Получил статью Зиновьева “Контуры грядущей войны”. Неужели вы напечатаете эту невежественную гнусность? Я решительно против напечатания…».

Действительно, зачем печатать конкурента/оппонента в партийном органе, если можно уже не печатать? Зачем выполнять обещания, если никто не спросит? Зачем говорить правду, если никто не смеет поймать на вранье?

Спустя еще три года, в 1930-м, партийные позиции вождя уже незыблемы. Военные и спецслужбы целиком под контролем. Правда, с экономикой уже не так хорошо, как в нэповском 1927 г.: на селе разворачивается голод, в городах дефицит, обостряется жилищный кризис. Но тем тверже поступь демиурга, тем жестче его интонации. В том числе в письмах к ближайшему соратнику.

Сталин — Молотову, 13 сентября 1930 г.:

«Вячеслав! <���…> Уйми, ради бога, печать с ее мышиным визгом о “сплошных прорывах”, “нескончаемых провалах”, “срывах” и т. п. брехне. Это — истерический троцкистско-правоуклонистский тон… Особенно визгливо ведут себя “Экономическая жизнь”, “Правда”, “За индустриализацию”, отчасти “Известия”. Пищат о “падении” темпов…».

Как видим, Вячеслав уже не «дорогой». Вместо риторических вопросов («Неужели эту “стенограмму” отдадут.», «Неужели вы напечатаете.») прямые директивы. Исполнительный Молотов (Ильич за беспримерную усидчивость ласково звал его «каменной жопой») все отлично понимает и немедленно разворачивает редакционную чистку. Благо опыт немалый. Журналисты ведущих партийных изданий вылетают с работы с волчьими билетами (в условиях карточного снабжения это катастрофа для семьи); многих из столицы перебросили «на места». Расстрелов еще нет, они придут позже, во время морозной свежести , когда, например, уничтожили М. Кольцова и сотни других литераторов. Из них около 70 имен Кольцов назвал сам, не выдержав пыток. Таково недалекое будущее. Но уже в начале 30-х партийным журналистам послан ясный сигнал, что разлагающий скептицизм в наше непростое время опаснее чумы.

Плакат 1930 г. Автор В.Н. Дени (1893–1946). Член СХ СССР, заслуженный деятель искусств РСФСР (1932). Один из самых известных советских плакатистов, мастер политического шаржа. До революции сотрудничал с журналами «Будильник», «Огонек», «Сатирикон», после революции — с «Окнами Роста», журналами «Крокодил», «Красный Перец», «Прожектор». С 1921 г. работает в газете «Правда». Источник изображения: https://www.historyworlds.ru/gallery/raznye-temy-iz-istorii/sssr1/cccp-plakat/&fstart = 27

«Мышиный визг», как и «троцкистский правый уклон», — характерное явление не для объективной реальности (в ней мыши не визжат, а Троцкий — запредельный левак), а для субъективной картины вождя, где он велик, а его противники отвратительно мелки. Давить их всех, лево-правых пакостников! Под раздачу попадает уже не буржуазная пресса (ее истребил еще Ленин в 1918 г.), а своя, глубоко партийная и по-собачьи преданная. Но еще недостаточно ловко ориентирующаяся в новой обстановке, где вместо недавнего синклита вождей уже доминирует новая очевидность: одна партия — один вождь — одна правда. С октября 1930 г. газетный визг окончательно смолк и сменился фанфарами. Зашуганная страна молча сползает в голодомор. То есть не совсем молча: со все более искренними словами горячей всенародной любви и беспредельной благодарности. Народ построен, вдохновлен, готов к труду и обороне.

5 июня 1932 г., Сталин шлет членам Политбюро телеграмму: «Протестую против опубликования в “Правде” статьи Ярославского о рабочих волнениях в Иваново-Вознесенске и смене там партруководства. Статья — явно неправильная с фактической стороны и вредная политически. Своей статьей Ярославский дал иностранным корреспондентам возможность писать о “новом Кронштадте”, якобы “продиктовавшем последние решения ЦК и СНК о колхозной торговле”. Кто дал Ярославскому право выступать с такой статьей, наносящей вред партии и явно выгодной нашим врагам?»

Суть дела проста. До дрожи преданный Емельян Ярославский по старой правдистской привычке задним числом обрушил сокрушительную критику на уже смещенную партноменклатуру Иваново-Вознесенска. И заодно некстати дал знать о «волнениях» освобожденного от буржуазного гнета ивановского пролетариата (пролетариату в Иванове, как и в других городах СССР, нечего кушать, а это явно неправильно с фактической стороны дела, потому что в СССР такого не бывает). Таковы были прежние правила: убедившись, что кто-то попал под колесо истории (оказался вредителем), «Правда» задним числом рвала его в клочки, демонстрируя всю мощь партийной принципиальности и заодно указывая людям на виновников временных затруднений.

Но к 1932 г. приоритеты сменились, а верный Емельян-Губельман не уловил: отныне в стране вообще не может быть волнений и неурядиц. Ею руководит великий вождь, который несет людям счастье и никогда не ошибается. И уж тем более какие-то там мелкие шероховатости на местах никак не могут повлиять на его единственно верную политику. Написать подобное может только самоубийца или дурак. Самоубийцей Емельян Ярославский точно не был, а дураков Сталин не опасался. Поэтому репрессировать не стал и позволил верной службой искупить грубую политическую ошибку.