Борис Кагарлицкий - Сборник статей и интервью 2004-05гг. (v1.1)

она сама стала переходить на неолиберальные позиции. Шредер, Блэр и т. д.

В то время, как левые обращались в консервативную силу, правые присваивали

и постепенно осваивали дискурс перемен. Не случайно слово «реформа»

очень успешно перешло в лексикон правых. Левым даже как-то неудобно его

сегодня произносить. В значительной мере язык прогресса также был захвачен

правыми. Все это было использовано как элемент стилистики неоконсервативной

контрреволюции.

В этом смысле, левые переживали в 90-е годы очень тяжелое интеллектуальное

замешательство. Их политическое поражение и у нас, и на Западе,

было связано с этим. Просто у нас это приняло крайне тяжелую форму и наложилось

на практически полное истребление традиции. Сначала смели традицию

троцкистскую и левооппозиционную (в 20-30-х годах), а затем избавились,

что самое парадоксальное, и от сталинистской традиции. Поэтому вся

советская традиция реально была абсолютно деидеологизирована, и практически

все новые течения пытались себя отстроить заново, пытаясь перебросить

мостик куда-то в позавчерашний день. Сталинистская традиция оказалось

более живучей просто потому, что она оказалась менее всего физически

вычищена, да и потому, что она была так или иначе институционализирована

по форме. Но, характерно, что даже сталинистская традиция потерпела поражение

в России 90-х годов. Я имею в виду и РКРП, и часть КПРФ. Последняя

является гибридной партией, масса членов которой имеет крайне противо

речивые и запутанные взгляды, но руководство при этом стоит на позициях

право-консервативных.

Показательно, что КПРФ победила все остальные левые партии и не только

потому, что ей помогала власть. Почему правая партия смогла занять нишу

левых? На социальном уровне это объясняется деклассированностью ее массовой

базы, а на интеллектуальном уровне - вычищением всей левой традиции.

На фоне большого идейного конфуза западных левых, то, что в России

и без того было проблемой, превращается в катастрофу. Оказалась, что с Запада

невозможно позаимствовать готовые схемы. Наша интеллектуальная жизнь

всегда была сильна тем, что, заимствуя западные схемы, она их адаптировала

и соответствующим образом преобразовывала, создавая новую идеологическую

реальность. В этом смысле интересна сама структура русского языка,

восприимчивого к инновациям из других языков (в отличие, скажем, от германских

или угро-финских языков, которые практически не воспринимают

лингвистические инновации). Но парадокс состоит в том, что заимствовать

и переваривать было нечего. На тот момент никакой готовый интеллектуальный

материал с Запада не поступал. его нужно было вырабатывать собственными

силами, здесь. единственный ценный материал, который поступил с Запада

за последние 15 лет, это, конечно, миросистемная теория, которая пришла

к нам как теория Валлерстайна. Но над этой теорией работал не только Валлерстайн,

но и Андре Г.Франк, кстати говоря, это и Роза Люксембург. А также,

как я потом выяснил, и наш историк Михаил Покровский, который подходил

к тем же вопросам, но с другой стороны, со стороны русской истории.

Но и этот материал пришел через чисто академическую среду. Трудно представить

на Западе валлерстанианские партии или массовое валлерстанианское

движение, хотя Валлерстайн пользуется безусловным авторитетом среди

политически активных левых. Но это, все-таки, академический марксизм.

Таким образом, эта идейная инновация просачивалась по очень узкому каналу.

А люди, выбирающие политическую ориентацию, смотрят не на конкретного

интеллектуала, а ориентируются на какое-то политическое движение, которое

выражает еще и какую-то идеологему, интеллектуальный дискурс, как принято

говорить. На что было смотреть на Западе? На распадающиеся компартии?

На выродившихся новых левых? На социал-демократов, которые перестали

быть социал-демократами?

Спасительным был момент 1999 года, потому что, с одной стороны, наш

дефолт привел к идейному краху либерализма, а затем и социальному краху.

Наш сформировавшийся к этому времени средний слой был настроен на социальный

проект либерализма, а после этого начал критически осмысливать

и переоценивать этот проект. С другой стороны, на Западе начинается подъем

нового движения, которое связано с антиглобализмом. Опять совпали

две фазы - наша собственная и западная. Общество, так или иначе, вышло

из фазы социальной дезорганизации. Люди нашли себя в двух местах. Тот,

кто работает в банке, попал в средний слой, начал понимать свои интересы

и выстраивать социальные связи. Кто-то попал на заводы, которые заработали.

То есть появился какой-никакой, но рабочий класс. Система образования

также перестроилась и начала обретать некоторую связь с новой реальностью.

Довольно сложную и противоречивую, но стало понятней, например,

куда могут пойти выпускники, появился спрос на определенные дисциплины,

выстраивается заново системы мотиваций. Теперь, более или менее стало

понятно, против кого сопротивляться. Ведь в ситуации хаоса, броуновского

движения, когда бегают фигурки по полю, никакого сопротивления нет.

Организованное сопротивление было невозможно, а теперь возникала другая

ситуация. Но ныне поле расчищено и появились очаги, редуты нового

сопротивления, которые уже осознанно и осмысленно держат свои позиции.

Посмотрим на то, что сейчас происходит в системе образования: борьба

с неолиберализмом ведется системой институтов, которые за эти 15 лет уже

отстроились. Они защищаются, может быть пока еще и не очень эффективно.

Защищаются, сознавая, что они делают.

- Но это же коммерческая система…

Понятно, ведь они же адекватны новой реальности - в этом залог их эффективной

защиты. если бы они были сейчас неадекватны, что бы они делали?

Ну, предлагали бы проект улучшения этой реформы, допустим…

- Зачем системе, которая думает о продаже статусов, думать об образовании?

Вы тут, кстати, неправы. Система образования очень четко расслоена,

и реальное сопротивление оказывают как раз те, кто не связан с продажей

статусов. Особенно провинциальные вузы. Те из них, которые распоряжаются

статусами не высокоценными. Самое большое сопротивление оказывают

провинциальные вузы, которые готовят детей из деревни, которые не имеют

перспективы на большой статус. А вот МГУ может много кричать, но делать

ничего не будет.

- Вы действительно считаете, что провинциальные вузы способны на сопротивление?