Александр Зданович - Свои и чужие - интриги разведки

Так Ян Каликстович Ольский оказался в системе общественного питания столицы. Этот серьезнейший поворот в своей судьбе он тяжело переживал, расставаться с делом, которому была отдана большая часть сознательной жизни, было нелегко.

Когда 30 мая 1937 года в дверь его квартиры настойчиво постучали, он сразу все понял…

Дело Ольского вел Зельман Пассов. Когда-то этот «заплечных дел мастер» работал под руководством Яна Каликстовича, ловил каждое его слово, а после событий 1931 года быстро переориентировался на леплевских, гаев, фриновских и им подобных. Зная Ольского, Пассов и не пытался его уговаривать. С первых же допросов начались избиения. «Скажи, — требовал Пассов, — что ты шпион и по заданию польской разведки внедрился в органы ВЧК, а все, что делал потом, — это лишь игра поляков, продвигавших тебя в руководящее звено ОГПУ». От Ольского добивались не только самооговора, но и признания в том, что многие ответственные чекисты состояли вместе с ним в шпионской организации. В черный список попали Уншлихт, Мессинг, Пиляр, Медведь, Бортновский, Пинталь, Глинский и многие другие чекисты.

27 ноября 1937 года Военной коллегией под председательством небезызвестного Ульриха Ольский был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу. В тот же день приговор привели в исполнение. Тяжелая участь постигла и семью Яна Каликстовича: жена отбыла длительный срок в северных лагерях, старшего сына отдали в детский дом, младшего — приютили родственники.

В последнее время чуть ли не во всех публикациях, приуроченных к скорбным датам кончины известных российских писателей, поэтов, деятелей науки, фигурирует ГПУ—НКВД в лице своих штатных, а чаще секретных сотрудников. Просто обязательным уже стало упоминание имен Блюмкина и Агранова.

Я вовсе не собираюсь защищать преступников, кем бы они ни были, в какой бы организации ни служили, ратую лишь за то, чтобы любая версия опиралась на факты, а не на воображение.

В поисках таких фактов мне доводилось оказывать содействие авторам, исследующим обстоятельства гибели Владимира Маяковского и Сергея Есенина. За относительно короткое время были найдены документальные материалы о Сергее Есенине, его родственниках и друзьях. Однако разработчикам версии об умышленном убийстве великого поэта хотелось получить что-нибудь эдакое, такое однозначно подтверждающее их предположение. Но эдакого не нашлось. И тогда страницы газеты и журналов стали заполняться домыслами. Так, в литературно-историческом журнале «Русь» Ф. Морозов без тени сомнения утверждает, будто Галина Бениславская «была приставлена ГПУ для наблюдения за поэтом». А чтобы не оставалось сомнений, имя близкого друга Сергея Есенина автор связал с «серым кардиналом» ВЧК—НКВД Яковом Аграновым, секретарем которого она якобы состояла.

Внесем ясность в этот вопрос, основываясь на материалах личного дела за номером 2389.

Да, действительно, Галина Бениславская служила в Чрезвычайной комиссии. Сохранилось ее заявление с просьбой принять на работу в Особую межведомственную комиссию при ВЧК. Судя по резолюциям, наложенным на прошение, Бениславскую определили на должность секретаря.

Для тех, кто мало знаком с историей отечественных спецслужб, поясним, что Особая межведомственная комиссия (ОМК) образовалась всего за несколько дней до того, как туда поступила Галина Артуровна. В декрете СНК говорилось, что комиссия создается для «изучения всех источников спекуляции и связанных с нею должностных преступлений…» В комиссию вошли представители почти всех хозяйственных наркоматов и один представитель от ВЧК. Поэтому чекистским аппаратом в буквальном и точном смысле этого выражения ее назвать нельзя.

Функции ОМК заключались в проведении ревизий хозяйственных органов, выработке мер по борьбе со спекуляцией и усилению ответственности должностных лиц. Каких-либо агентурно-осведомительных задач комиссия перед собой не ставила. Жизнь писателей и поэтов по вполне понятным причинам ее не интересовала — то была епархия секретного отдела ВЧК.

Итак, ясно, что «пристегивать» Бениславскую к Агранову можно лишь с помощью фантазии.

Но, может быть, Агранов позднее привлек Галину Артуровну в секретный отдел ВЧК? И на этот вопрос существует отрицательный ответ, опять же исходя из ее личного дела.

В одной из справок читаем: «Прошу сотрудницу для поручений сельскохозяйственного (подчеркнуто нами. — А. З. ) отдела Бениславскую Г. А. как фактически в отделе не работающую около 4 месяцев откомандировать в административный отдел ГПУ». Этот документ датирован 27 апреля 1922 года, а уже через пять дней была подписана бумага с указанием, что Бениславская «уволена со службы ГПУ по личному желанию и направляется в подотдел учета и распределения рабочей силы гор. Москвы».

Таким образом, сам факт пусть короткой, но официальной службы на Лубянке исключал привлечение Бениславской в качестве секретного сотрудника ГПУ. В противном случае само понятие «секретный» теряло смысл.

Несколько слов следует сказать и по поводу материалов, проливающих свет на взаимоотношения Сергея Есенина с Блюмкиным.

В архиве Федеральной службы безопасности хранится протокол заседания президиума ВЧК от 27 октября 1920 года. В тот же день рассматривались дела, расследуемые секретным отделом, поэтому в заседании участвовал и его начальник — Т. Самсонов.

В списке вторым значилось дело «Есенина Сергея Александровича, по обвинению его в контрреволюции». Докладчиком выступал уполномоченный четвертого отделения секретного отдела В. Штейнгардт.

Думается, не случайно именно ему поручил Самсонов вести дело Есенина. В отличие от многих других сотрудников отдела Штейнгардт имел достаточный оперативный опыт, работал с середины 1918 года заместителем начальника военной контрразведки, начальником особого отдела армии, руководил цензурой на Восточном фронте, нагляделся за это время и на реальных, и на мнимых врагов нового режима. Он не был оголтелым и бездумным исполнителем жестких, нередко несправедливых решений. Может поэтому и сделал «карьеру наоборот»: с высоких должностей дошел до рядового уполномоченного.

Допросив Сергея Есенина несколько раз, изучив все материалы, Штейнгардт подготовил в президиум ВЧК заключение. Сейчас трудно установить, через кого вышел на Штейнгардта его старый знакомый по работе в контрразведке Яков Блюмкин, состоявший к тому времени слушателем Академии генштаба Красной Армии. Надо полагать, телефонным разговором они не ограничились.

Блюмкин передал уполномоченному ВЧК следующий документ: