Рауль Ванейгем - Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни)

Рождение трагедии уже сузило поле, на котором примитивные люди и их боги противостояли друг другу в своём космическом диалоге. Магическое и удалённое участие, находящееся в нерешительном ожидании; оно уже было организовано в соответствии с законами преломления изначальных ритуалов, а не в соответствии с самими ритуалами; оно стало spectaculum, обозримой вещью, в то время как боги, мало—помалу низводились до бесполезных декораций, что предшествовало их постепенному полному исчезновению с социальной сцены. Когда обмирщение разлагает мифические отношения, трагедии наследует драма. Комедия хорошо показывает этот переход; её разъедающий юмор атакует дряхлый жанр с энергией новых сил. Дон ЖуанМольера, пародия на Генделя в Грошовой опереДжона Гея были весьма красноречивы в этом смысле.

С драмой, человеческое общество занимает место богов на сцене. Однако, если театр в XIX веке был лишь одним из многих развлечений, не следует забывать: фактически, сходя с традиционной сцены, он заполонил собой всё социальное пространство. Банальность состоящая в ассимиляции жизнью драматической комедии принадлежит к такому типу очевидных фактов, без которых не может обойтись анализ. Лучше даже не обсуждать эту путаницу между театром и реальной жизнью; потому что она представляется совершенно очевидной как тот факт, что сто раз в день я перестаю быть самим собой и влезаю в шкуру персонажей, чьи заботы или значение меня абсолютно не волнуют. Конечно, мне и в голову не приходит по своей воле становиться актёром, играть роль ради игры, ради удовольствия. Роль не в этом. Актёр, который должен сыграть приговорённого к смерти в реалистической пьесе может вполне оставаться самим собой — разве не в этом парадокс хорошего артиста? — но если он играет с подобной свободой, ясно, что цинизм его палачей не достигает его плоти, он бьёт лишь по образному стереотипу, который тот воплощает благодаря своей технике и драматическому таланту. В повседневной жизни, роли пропитывают личность, не давая ей стать тем, чем она является или хочет быть на самом деле; это отчуждение, инкрустированное в реальную жизнь. Здесь игра превращается в факты, потому что она перестаёт быть игрой. Стереотипы диктуют каждому по отдельности, можно даже сказать «интимно», то, что идеологии навязывают людям коллективно.

Стереотипы — это господствующие образы эпохи, образы господствующего зрелища. Стереотип является моделью роли, а роль — образцовым поведением. Постоянное отношение создаёт роль; постоянная роль создаёт стереотип. Стереотип является абстрактной формой, введением в которую должна служить роль. Навык в осуществлении ролей и обращении с ними определяет место, занимаемое в иерархическом зрелище. Разложение зрелища множит стереотипы и роли, но оно становится смехотворным и слишком рискованно балансирует на грани их отрицания, спонтанного действия (1,2). — Отождествление является способом вхождения в роль. Необходимость отождествления более важна для стабильности власти, чем набор моделей для отождествления. — Отождествление является болезненным состоянием, но только случайные отождествления подпадают под официальную категорию «ментальных заболеваний». — В фунции роли входит высасывание крови у воли к жизни (3). — Роль представляет реальную жизнь, она утешает в той жизни, которую она обедняет. Она также становится синтетическим и невротичным удовольствием. — Важно отказаться от ролей вернув им их игровой элемент (4). — Успешная роль гарантирует зрелищную карьеру, подъём из одной категории в другую, более высшую; это инициация, заметно конкретизированная благодаря культу имени и фотографии. Их непоследовательная сумма определяет последовательность власти, которая разрушает, саморазрушаясь (5). — Разложение зрелища делает роли взаимозаменимыми. Размножение фальшивых перемен создаёт условия для единственной реальной перемены, условия для радикальной перемены. Вес неистинного вызывает насильственную и почти биологическую реакцию воли к жизни.

Наши усилия, наша тоска, наши поражения, абсурд наших действий происходят большей частью из властной потребности, которую мы испытываем, формировать гибридные персонажи, враждебные нашим истинным желаниям под прикрытием их удовлетворения. «Мы хотим жить», говорит Паскаль, «в мысли других, в воображаемой жизни и мы стремимся к её видимости. Мы трудимся над тем, чтобы сделать красивее и сохранить это воображаемое бытие и мы отрицаем истину». Будучи оригинальным в XVII° веке, в то время, когда видимость воспринималась нормально, когда кризис организованной видимости был виден только для самых ясных умов, замечание Паскаля, сегодня, во время разложения ценностей, становится банальностью, очевидной для всех. Благодаря какому волшебству мы приписываем безжизненным формам жизненную энергию человеческих страстей? Как поддаёмся мы соблазну занятых отношений? Что такое роль?

Не является ли то, что заставляет людей добиваться силы и власти, ни чем иным как слабостью до которой их низводит власть? Тирана раздражают обязанности, которые навязывает ему покорность людей. Божественное освящение его власти над людьми стоит ему постоянного мифического самопожертвования, перманентной кротости перед Богом. Оставляя службу у Бога, он оставляет самим этим жестом свою службу народу, который в ином случае служил бы ему. Vox populi, vox deiследует перевести так: «Чего хочет Бог, хочет народ». Раб недоволен если его покорность не компенсируется ему в обмен частичкой власти. Фактически, всякая покорность придаёт прав любой власти и нет такой власти, которая не досталась бы ценой какой—то покорности; именно поэтому некоторые так легко переносят, что ими правят. Власть повсюду осуществляется частично, на всех ступенях иерархической лестницы. Это оспариваемая повсеместность.

Роль — это потребление власти. Она находится в представительнойиерархии, т. е. в зрелище; наверху, внизу, посредине, но никогда снаружи. Будучи таковой она вводит в механизм культуры: это инициация. Роль является также медиумом обмена индивидуального самопожертвования, будучи таковой, она исполняет компенсирующуюфункцию. Будучи нишей для отчуждения, она стремится создать единство в поведении; и будучи таковой, она апеллирует к отождествлению.

Выражение «играть роль в обществе» демонстрирует в ограниченном смысле, что роль обладала значением, зарезервированным для ограниченного числа избранных. Римский раб, средневековый крепостной, сельскохозяйственный батрак, пролетарий, обезчеловеченный тринадцатью часами повседневной работы, все они не обладали ролью, или обладали ей в таком рудиментарном виде, что утончённые люди видели в них больше животных, чем людей. Фактически, существует нищета бытия вне нищеты зрелища. К XIX веку, представление о хорошем и плохом рабочем вульгаризовалось, как представление о господине и рабе пало в мифе о Христе. Оно вульгаризовалось ценой меньших усилий и меньшего значения, хотя Маркс и чёл его достойным своего осмеяния. Роль, так же как мифическое самопожертвование, стала более демократичной. Фальшь для всех или триумф социализма.