Леонид Млечин - Юрий Андропов. Последняя надежда режима.

А уже после его смерти, жаловался произведенный в генералы Лев Толстой корреспонденту, тогдашний начальник 4-го главного управления Минздрава Чазов, впоследствии министр здравоохранения, заявил, что обострение болезни у покойного генсека случилось имен­но в Крыму, и обвинил во всем нас, сотрудников девятого управле­ния: мол, это мы разрешили Андропову сидеть на голых камнях...

Заместителю председателя КГБ генералу Виктору Федоровичу Грушко в 1990 году полковник Лев Толстой рассказывал эту историю иначе:

— Андропов прошелся немного пешком и присел на скамейку передохнуть. Неожиданно он сказал, что чувствует сильный озноб. Его состояние ухудшалось на глазах. Теплая одежда не помогала.

Юрия Владимировича срочно отправили вниз на госдачу, а от­туда — в аэропорт.

— Трап подали не со стороны здания аэропорта, — вспоминал Толстой, — а со стороны летного поля. Мы под руки завели Андропова в самолет...

В Москве Юрин Владимировича сразу повезли в Центральную клиническую больницу, откуда он уже не выйдет. Тяжкая болезнь ли­шила его организм иммунитета, и даже простуда превратилась в смер­тельную опасность. У него развился абсцесс, который оперировали, но остановить гнойный процесс не удалось. Чазова срочно вызвали из зарубежной командировки. Но он почти сразу понял, что жить Юрию Владимировичу осталось всего несколько месяцев.

17 ноября до начала заседания политбюро Черненко сказал, что состояние Андропова пока без изменений.

«Вспоминаю, что эта информация была воспринята достаточно спокойно, — писал Виталий Воротников. — Ну, заболел человек, с кем не бывает. Не чувствовалось тревоги. Хотя многие знали, каково его здоровье, чем и сколько времени он уже страдает. Мне же все это было неизвестно. Поэтому восприятие общее — поболеет и выздорове­ет... Непонятно, чем была вызвана такая уверенность. О том, что Андропов находится в Центральной клинической больнице, я узнал лишь сегодня».

Его жена, Татьяна Филипповна, тоже болела. Он просил каждый день его соединять по телефону с женой, даже писал ей стихи.

На ноябрь 1983 года был назначен пленум ЦК, Андропов до по­следней минуты надеялся, что врачи поставят его на ноги и он суме­ет выступить. Пленум постоянно откладывали на более поздний срок. Он пытался работать, вызывал к себе в больницу помощников, руково­дителей аппарата ЦК и правительства. Но силы уходили, он становил­ся немногословным и замкнутым.

Он и прежде был склонен верить слухам и сплетням, теперь его мнительность усилилась. Он вдруг позвонил своему выдвиженцу секретарю ЦК Николаю Рыжкову:

— Так вы на политбюро приняли решение о замене генерально­го секретаря?

Рыжков, боготворивший Андропова, изумился:

— Да что вы, Юрий Владимирович, об этом и речи не было!

Но Андропов не успокоился и спросил, какое материальное обеспечение ему определят, если отправят на пенсию. Николай Ивано­вич просто не знал, что ответить.

Вероятно, пишет академик Чазов, тяжело больному Андропову закралась в голову мысль, что соратники уже списали его со счетов, и он решил проверить их преданность.

Но никто в партийном руководстве и помыслить себе не мог от­править генерального секретаря на пенсию — он оставался неприкос­новенной персоной, хотя, учитывая его состояние, это было бы самым естественным шагом.

В середине ноября Андропов, впавший в депрессию, ощутивший безнадежность своего состояния, предупредил Чазова:

— Я прошу вас о моем тяжелом состоянии, о прогнозе разви­тия болезни никого не информировать, в том числе и Горбачева. Если у вас возникнет необходимость посоветоваться, обращайтесь только к Дмитрию Федоровичу.

Во второй половине ноября Чазов пришел к министру обороны Устинову. Выяснилось, что Дмитрий Федорович даже не подозревал, насколько плох его друг Юрий Владимирович. Чазов почти два часа вводил министра в курс дела. На следующий день Устинов сам позво­нил Чазову и попросил его зайти еще раз.

— Знаешь, Евгений, — сказал министр обороны, — ситуация во всех отношениях очень сложная. Давай пригласим Чебрикова. Он очень близкий Юрию Владимировичу человек, и вместе посоветуемся, что де­лать. К тому же он располагает большой информацией о положении в ЦК и в стране.

Устинов не хотел в одиночку нести тяжкий груз ответственно­сти. Получалось, что он один обладал важнейшей информацией и скрыл ее от остальных членов политбюро. Через полчаса председатель КГБ уже был на улице Фрунзе. Выслушав Чазова осторожный Виктор Ми­хайлович предложил рассказать обо всем Черненко. За этим читалась простая мысль: если Андропов безнадежен, следующим руководителем станет Черненко, и от него ничего не надо скрывать.

— Ты только предупреди Константина Устиновича, — сказал Чазову министр обороны, — что информация конфиденциальная и что Юрий Владимирович просил ни с кем не обсуждать тяжесть его болез­ни...

Но чего стоили эти слова, если они уже не прислушались к просьбе умирающего Андропова? Разумеется, информация о состоянии генерального секретаря немедленно распространилась, и высокопо­ставленные чиновники под разными предлогами пытались выведать у Чазова реальное положение дел.

4 декабря Горбачев поделился с Воротниковым грустными впе­чатлениями от встречи с Андроповым:

— Состояние его здоровья плохое. Его посещают помощники. Иногда Черненко. Юрий Владимирович недостаточно точно информиро­ван, переживает за дела. Ты бы позвонил ему.

Воротников немедленно попросил соединить его с палатой ге­нерального секретаря, доложил о ходе дел в республике, сочувствен­но спросил, как Юрий Владимирович себя чувствует.

— Хорошо, что позвонил, — сказал Андропов. — Спасибо. Я здесь залежался, невольно оторван от дел, хотя это сейчас недопу­стимо. Но что поделаешь... Удовлетворен твоей информацией. Желаю, дорогой Виталий Иванович, успехов. Спасибо тебе сердечное. Привет товарищам.

Через день Горбачев вновь доверительно поделился с Воротни­ковым впечатлениями от беседы с Андроповым в ЦКБ:

— Состояние его не улучшается. Выглядит очень плохо. Исху­дал. Ослаб. Юрий Владимирович предложил провести изменения в со­ставе политбюро, в том числе перевести тебя в члены политбюро.

Воротников пометил в дневнике: «Горбачев якобы поддержал предложение», Виталий Иванович напрасно сомневался в искренности Горбачева. Более того, Михаил Сергеевич и был инициатором кадровых перемен. Воротников, разумеется, не мог тогда знать, что Горбачев попросил академика Чазова положить его на диспансеризацию в ЦКБ, чтобы оказаться рядом с генеральным секретарем — палаты для членов политбюро находились на четвертом этаже главного здания.