Сергей Кара-Мурза - Кризисное обществоведение. Часть 2

Эта методологическая слабость в полной мере проявилась после 2000 года, вследствие чего нефтедоллары и не помогли остановить процесс деградации хозяйства и социальной сферы. Дело дошло до того, что в 2006 году Греф объяснял, что надо делать с лишними деньгами, которые душат Россию: «У стабилизационного фонда есть две функции. Первая функция очень малопонятна — это функция стерилизации избыточных денег… Стабилизационный фонд нужно инвестировать вне пределов страны для того, чтобы сохранить макроэкономическую стабильность внутри страны. Как это не парадоксально, инвестируя туда, мы больше на этом зарабатываем. Не в страну!»

— Целеполагание выступает в связке с рефлексией . Одно без другого недейственно. Невозможно ставить цель на будущее, не подведя итога прошлому как результата предыдущих решений. Проектирование будущего выполняется в конкретных координатах пространства и времени. Исходная точка каждого проекта — «здесь и сейчас». Мы проектируем будущее не из реальности США или Швеции, не из царской России или ЗССР, а из РФ начала XXI века. Для понимания сущности исходной точки надо знать ее генезис (зарождение и развитие в прошлом) и динамику изменений. Для этого необходима рефлексия как особый тип анализа.

Общество без рефлексии не имеет будущего. Первым шагом к общему кризису у нас и стало отключение памяти и порча инструментов рефлексии. Это изменение в конце 1980-х годов было массовым и поразительным по своей моментальности — как будто кто-то сверху щелкнул выключателем. Распалась цепь времен, а если сказать прямо, то идеологические службы реформы совершили убийство исторической России . Проектирование будущих форм исходило из двух принципов: возможно более полного слома советской системы и копирования западных структур как «естественных» и эффективных.

— Принципиальный дефект той мировоззренческой структуры, на основе которой производилось целеполагание реформ, — этический нигилизм , игнорирование тех ограничений, которые «записаны» на языке нравственных ценностей. Отсутствие этой компоненты в программax больших реформ выхолащивает их смысл, лишает легитимности. Постановка цели реформы всегда предваряется манифестами, выражающими этическое кредо ее интеллектуальных авторов. Они обязаны сказать людям, «что есть добро» в их программе и что есть меньшее зло по сравнению с альтернативными программами.

Если мы вспомним весь перечень частных целей, поставленных в реформе, то убедимся, что ограничения не упоминались вообще или затрагивались в очень расплывчатой, ни к чему не обязывающей форме (вроде обещания Горбачева «конечно же, не допустить безработицы» или обещания Ельцина «лечь на рельсы»).

Неопределенность целей, средств, индикаторов и критериев и сейчас продолжает быть присущей всем изменениям, которые власть пытается внести в жизнеустройство страны. Это движение без компаса и карты грозит России многими бедами.

— Программами-вирусами для долгосрочного целеполагания постсоветской России стали абсурдные (с точки зрения легальных критериев) идеи и доктрины. Примером служит доктрина деиндустриализации России, которая реализуется на практике. В частности, А.Н. Яковлев предложил доктрину «Семь «Де» — семь магических действий, которые надо совершить в ходе реформы. Это — формула целеполагания, обнародованная академиком РАН, членом Политбюро ЦК КПСС, «архитектором» перестройки. Четвертым «Де» у него и стоит деиндустриализация . Разъяснение этой немыслимой цели заменено бессвязными и не имеющими отношения к теме банальностями. Это редкостное по своей иррациональности стремление уничтожить отечественную промышленность широко распространено в реформаторской элите.

Надо подчеркнуть, что деиндустриализация представляет прямую национальную угрозу для русского народа. Хотим мы этого или нет, но за XX век образ жизни почти всего русского народа стал индустриальным , т. е. присущим индустриальной цивилизации. Даже в деревне почти в каждой семье кто-то был механизатором. Машина с ее особой логикой и особым местом в культуре стала неотъемлемой частью мира русского человека. Русские стали ядром рабочего класса и инженерного корпуса СССР. На их плечи легла главная тяжесть не только индустриализации, но и технического развития страны. Создание и производство новой техники сформировали тип мышления современных русских, вошли в центральную зону мировоззрения, которое сплачивало русских в народ. Русские по-особому организовали завод, вырастили свой особый культурный тип рабочего и инженера, особый технический стиль.

В сознании антисоветской элиты укоренилась нелепая версия утопии «постиндустриализма», при котором человечество якобы будет обходиться без материального производства — промышленности и сельского хозяйства. Г. Греф, будучи министром, сделал такое заявление: «Могу поспорить, что через 200-250 лет промышленный сектор будет свернут за ненадобностью так же, как во всем мире уменьшается сектор сельского хозяйства».

В этом умозаключении имеет место тяжелое нарушение логики. Однако эту мысль развивает С.Ю. Сурков: «Мы так долго топчемся в индустриальной эпохе, все уповаем на нефть, газ и железо… Нам не нужна модернизация. Нужен сдвиг всей цивилизационной парадигмы… Речь действительно идет о принципиально новой экономике, новом обществе».

Это — стратегическая концепция, претендующая быть примером нарочитого абсурда. Доктрина деиндустриализации ради «постиндустриализма» полностью противоречит всему тому знанию, которое к середине 1990-х годов было накоплено о постиндустриальном обществе. Было показано, что это общество вовсе не «деиндустриализованное», а гипериндустриальное .

— Культура предвидения в России не выдержала удара постмодерна . В рамках нашей темы постмодернизм — это радикальный отказ от норм Просвещения, от классической логики и рациональности. В политической практике это означает постоянные разрывы непрерывности , что резко затрудняет рефлексию и предвидение.

Человек парализован наблюдаемой реальностью. Россия стала обществом спектакля , а оно несовместимо с предвидением и проектированием будущего. Граждане стали зрителями, затаив дыхание наблюдающими за сложными поворотами захватывающего спектакля. Теряется ощущение реальности, люди перестают понимать, где игра актеров, а где реальная жизнь. Жизнь приобретает черты карнавала, условности и зыбкости. Человек утрачивает способность к критическому анализу и выходит из режима диалога , он оказывается в социальной изоляции. Такое состояние поддерживается искусственно, возник даже особый жанр и особая способность — непрерывное говорение . На радио и телевидении появились настоящие виртуозы этого жанра.