Газета Своими Именами (запрещенная Дуэль) - Газета Своими Именами №1-2 от 01.01.2013

Полынью пахнет хлеб чужой...

Поэтесса обращается по одному и тому же адресу, но своего адресата всё время называет по-разному: то это перебежчик, то изгнанник и вот теперь – странник. Но это наименование в отличие от двух первых совершенно нейтральное. Как же все это увязать в одно? Тут не хватит никакой мощи. У Пушкина подобный раздрай и сумятицу найти невозможно. Но это всё – к слову по поводу «Архипелага».

А прошло ещё несколько лет – и главный роман века уже «Дети Арбата», а совесть нации – мой сосед Анатолий Наумович Рыбаков. Потом в роли совести побывал академик Лихачёв да, кажется, ещё и Виктор Астафьев.

И вот теперь вдруг «Жизнь и судьба» Гроссмана - «лучший роман об Отечественной войне», «величайший роман ХХ века», «Война и мир с гаком» ХХ века»... А уж фильм-то - о-го-го!.. Тут и слов нет.

Так имею ли я моральное право писать о фильме, если не читал роман? Думаю, что да. Ведь он же не по роману, как «Война и мир» С. Бондарчука или «Тихий Дон» С. Герасимова, а «по мотивам» романа, сам романист не имеет к фильму никакого отношения, перед нами совершенно самостоятельное произведение. К Шолохову, например, Герасимов обращался при отборе артистов на роли. И как только увидел он Петра Глебова, так и воскликнул: «Это Гришка и есть!». Приветствовал он на роль Аксиньи и Эмму Цесарскую ещё в черно-белом фильме по первой книге, и Элину Быстрицкую, одобрял и других. А тут?.. И «по мотивам» - дело тёмное.

Вот несколько примеров, на которые обратил внимание Олег Пухнавцев в «Литгазете». Наш наблюдатель в перископ видит, как не спеша прогуливается какая-то парочка, похоже, что влюбленные. Он сообщает данные артиллеристам. Бах! И парочки нет. Какое зверство! Даже влюбленных не щадят эти русские дикари. В другой раз – какая-то весёлая возня немцев, человек десять, с верблюдом, фотографируются на нём, что ли. Бах! И нет дюжины немцев вместе с верблюдом. Злодеи!.. О. Пухнавцев пишет, что немцев жалко, а наши кажутся извергами. А мне не жалко и нет тут никаких извергов, потому что всё это не что иное, как просто «комната смеха» на «Мосфильме». В Сталинграде беспощадные бои продолжались не один месяц, противники знали друг друга, как облупленных, и хорошо известно им было само положение - какие места простреливаются, где находиться особенно опасно, где можно укрыться и т.п. И никакие прогулочки влюблённых на глазах у снайперов, никакие фотозатеи с верблюдами и бегемотами в зоне обстрела были совершенно немыслимы. Ну не дураки немцы. И в романе этого «мотива» нет, ибо Гроссман был в Сталинграде и видел войну. Не переправлялся шесть раз через Волгу, как Симонов, но был же.

А вот под видом «мотива» уж просто антигроссманское враньё. На каком-то открытом месте перед строем немецких солдат торжественно поднимают фашистское знамя. «Беглым - огонь!» И горы трупов... Мерзких сталинистов и торжественность момента не остановила. А в романе, как напомнил О. Пуханцев, все по-другому. Оказывается, немцы построены не по поводу флага, неизвестно почему поднимаемого, а для созерцания казни русской женщины с малым ребенком на руках, уже облитых бензином. Им всё равно было не избежать смерти. Потому и шарахнула наша пушка. Вдруг да как-нибудь наши спасутся?.. Вот как обходятся с «мотивами» романа создатели фильма.

Владимир Бондаренко в том же номере «ЛГ» смеется: «Вершина русской прозы ХХ века! Как же все мы, и правые, и левые критики прошли мимо великого писателя?» Я заглянул в биографический словарь «Русские писатели ХХ века». Как же мимо! Вон их сколько: Ф. Левин, Л. Шиндель, В. Оскоцкий, В. Кулиш, А. Бочаров, С. Липкин, А. Берзер да ещё не упомянутые Б. Сарнов, В. Новодворская, Т. Иванова... Правда, пейзаж несколько однообразный, но все же. А если вспомнить ещё В. Войновича, Е. Боннэр да опять С. Липкина, которые помогли переправить роман за границу, то получается уж такой скучный пейсаж. Ведь почти все свои и одного склада!

И что же тут ещё о писателе? А. Бочаров сообщает, что родился он в Бердичеве, по словам Бабеля, которые вспомнил В. Бондаренко, в «нашей жидовской столице». Прекрасно. В столице! А то я думал, что в провинциальной Жмеринке. Не удивительно, что с годами столичный житель, по словам Бочарова, обрел «планетарное мышление» и «планетарные чувства». Это и позволило ему с «подлинной мощью запечатлеть смертельную битву не двух враждебных армий, не двух непримиримых держав, а двух равно тоталитарных государств. Руководствуясь общечеловеческими идеалами, писатель сумел встать выше схватки двух сил, уловив надругание над народом и свободой в обеих странах». Тут, конечно, и напоминание о том, что «исследователи (см. выше. - В.Б.) единодушно (кто бы сомневался! - В.Б.) отмечали близость дилогии к «Войне и миру» Толстого». И приводится несколько цитат из «Жизни» почему-то не совсем в духе Толстого. Например: «В Сталинградской битве выяснилось (!), как хрупка жизнь человеческая...» Неужели до этого никто не знал и не догадывался? А я-то думал, что сие печальное обстоятельство было известно ещё задолго до Первой Пунической войны. Кроме того, Толстой-то не сумел встать над схваткой, он целиком на стороне своей родной русской армии, своей державы. Что же это означает? Да неужто Гроссман сумел встать выше и Толстого? Да ужель права Татьяна Иванова, шестиголовая лающая Сцилла демократии?

В. Бондаренко считает, что до войны Гроссман был заурядным советским писателем, писавший скушно правоверные романы да повести и мечтавший о Сталинской премии за свой роман «Степан Кольчугин», где по примеру горьковского Павла из повести «Мать» и Павки Николая Островского описал становление молодого революционера. Роман получился большой, двухтомный, но, увы, прочтешь вслух страницу и, как сказал поэт, - «в клетке сдохла канарейка». Премию он не получил. А после войны, говорит Бондаренко, Гроссман стал еврейским писателем, и «Жизнь» - это роман о трагедии еврейского народа, роман, «мстящий за свой народ». Кому мстящий – русскому народу, который сделал всё для его спасения? Выходит...

Солженицын не согласен, что Гроссман стал еврейским писателем. Я позволю тут единственный раз в жизни согласиться с покойным титаном мысли. Нет, вовсе не встал Гроссман в ряд с душевным Шолом-Алейхемом, в котором так сильна любовью к бедным и униженным, так язвительна насмешка над американствующими соплеменниками, с его добротой и юмором; не встал с Хаимом Бяликом, которого Максим Горький считал великим поэтом; не встал рядом даже с Ароном Вергелисом, с которым я в столовой Дома творчества в Коктебеле когда-то дружески дебатировал вопрос, не противоречит ли заповедям Торы его появление прямо с пляжа здесь, в столовой, с голым и большим волосатым пузом. Нет, не стал Гроссман видным еврейским писателем, а стал плохо видным антисоветским.