Сергей Кургинян - Суть Времени 2013 № 22 (3 апреля 2013)

Но сказав «а», «б», «в» и даже «г», мы не имеем права остановиться. Ведь нужен же какой-то ответ на вопрос о том, почему это произошло именно с нами. Ну, хорошо, предположим, произошло именно то, что мы описываем. А почему оно, все-таки, произошло? И имеем ли мы право низводить происходящее к пакостям мальчишек, жующих выплюнутую изоземцами жвачку, к лимоновским пакостям и так далее?

Конечно же, нет. Это было бы и неумно, и бесчестно. Советские мальчишки у кого-то учились пакости. И ясно, у кого. У золотой молодежи. Которая не должна была выковыривать жвачку с мостовой. У нее этой жвачки было до и больше, причем наивысшего качества. За границу рвалась позднесоветская элита. С особой истовостью она стремилась к тому, чтобы детки, закончив МГИМО и другие элитные заведения, оказались за границей и насладились имеющимися там возможностями.

А дальше это вожделение(прошу читателя обратить внимание на важность вводимого мною слова!) расходилось кругами по различным слоям и стратам позднесоветского общества. Элита получала вожделенное в ходе пребывания за границей. Она создавала вожделение как субкультуру — и более того, субрелигию. И одновременно ввозила вожделенное, сакрализуя оное. Ввезенное можно было купить за советские рубли. Но для этого рублей надо было иметь очень много. Никакой, даже самый высококачественный труд, не мог обеспечить такого количества рублей. Обеспечить их могло только воровство, более или менее узаконенное.

Вожделение благословляло на воровство. И соединяло элиту, удовлетворяющую вожделение в ходе разного рода западных командировок, — и воров, удовлетворявших вожделение за счет приобретения того, что элита ввозила в страну. Зародившись в этом относительно узком слое, вожделение начинало гулять по нашим необъятным просторам, заражая своим вирусом Лимоновых и Леонидовых. От них заражались другие.

Моноидеологическая система проклинала врага, обладающего вожделенным, но не само это вожделенное и уж тем более не вожделение. Чем больше она проклинала врага, не проклиная то, чем он обладает, тем сильнее становился враг. Более того, если бы моноидеологическая система подавляла вожделение — мы бы жили в СССР. И не мы одни, а большая часть человечества. Но моноидеологическая система, разжигающая вожделение, — это, братцы, нечто чудовищное. Это супермонстр. И если хотите, это намного хуже, чем полиидеологическая система. Потому что полиидеологическая система может предполагать и такие модусы, которые могут подавлять вожделение. А моноидеологическая система либо подавляет вожделение, либо подавляет попытки хоть как-то этому вожделению противостоять.

Вывод: или нужна моноидеологическая система, подавляющая вожделение (и я-то считаю, что нужна именно она).

Или нужна система, которая хоть как-то будет подавлять вожделение. То есть система полиидеологическая.

С момента, когда моноидеологическая система стала разжигать вожделение, она становится самым чудовищным врагом человечества. Ну так она им и стала! И негоже все сводить к Леонидову, зная, что существовал Виктор Луи, или к Лимонову, зная, как гуляли в красной советской Москве иноземцы, и какие им оказывали услуги наши высокие и сверхвысокие деятельницы (а иногда и деятели) культуры.

Ответ на вопрос, почему это произошло с нами, таков.

Это произошло с нами потому, что была создана моноидеологическая система, не подавляющая, а разжигающая вожделение. Да, она была создана в хрущевскую и постхрущевскую эпоху. Но есть внутренняя связь между этой моноидеологической системой, разжигающей вожделение, и моноидеологической системой, которая вожделение не разжигала, но не могла защитить себя от той инверсии, в ходе которой она из не разжигающей вожделение превратилась в разжигающую.

А вот когда она стала разжигать вожделение — то побила все рекорды. Потому что, повторяю и повторю еще не раз, никакая полиидеологическая система не может разжечь так, как это может сделать моноидеологическая система, проклинающая обладателя вожделенного и разжигающая вожделение.

Я разобрал это достаточно подробно для того, чтобы у читателя родились свои воспоминания и образы. Но кое-что в этом плане я обязан сам предложить. Коль скоро начат разговор на эту — невероятно грустную — тему.

1984 год. Город Москва. Руководимый мною — еще самодеятельный, но уже достаточно знаменитый — театр «На досках».

Молодая девчонка, приехавшая из Лабинска (Краснодарский край) в Москву и поступившая в школу при театре «На досках», откровенничает: «У нас, если ты на танцплощадке не будешь одета в американские хорошие джинсы, тебя не пригласят танцевать».

Мать этой девчонки работала товароведом. Все это разыгрывалось в недрах советской эпохи. 17-летняя девушка приходила на танцплощадку в купленных у фарцовщика джинсах и не испытывала отвращения при мысли, что танцевать приглашают не ее, а ее джинсы. Тут все одинаково хороши. И девушка, и ее мать, и молодые люди, влекомые джинсами.

Читатель, ты осознаешь дикость описанной мною ситуации? Она разворачивалась внутри советского общества. Ты можешь себе представить, читатель, что в Испании или Бразилии молодой парень будет приглашать на танец не приглянувшуюся ему красивую девушку, а существо в нужных брюках? Что парень этот западет… ну хорошо, не только не на ум и благородство девушки, но даже не на ее формы и элементарную сексапильность, а на джинсы… Куда там Лимонов с афроамериканцем! Или Леонидов с отковыриваемой резинкой.

Между прочим, страстные танцы с оджинсованной девушкой в южном городе предполагают дальнейшее развитие отношений. В том числе и такие, при которых девушка останется без джинсов. И что? Тогда вожделение немедленно угаснет. Или развитие вожделения будет направлено не на девушку, а на джинсы. Представь себе, читатель, эту картину. Освобожденная от одежды девушка лежит себе под кустиком, лишенная внимания кавалера, а кавалер яростно совокупляется с джинсами. Читатель, ты скажешь, что я перебираю? Ой ли? А мне-то кажется, что я предлагаю тебе модель нынешней эпохи в натуральную величину. И чем, скажи мне, эта гротесковая сюрреалистическая модель отличается от того, что описано в начале эссе, вмонтированного мною в данный специфический эпос?

И разве не этим гротеском, не этим безумным сюром пропитана была определенная, достаточно широкая зона советской жизни? И разве так трудно было весь этот вирус перенести из широкой зоны в широчайшую?

Ведь именно этим занялась зловещая горбачевская перестройка.

1987 год. Город Каунас. Фестиваль вновь созданных театров-студий. Верховодит господин Минкин сотоварищи. Приезжают молодые провинциальные режиссеры, способные стать новым культурно-политическим субъектом. Я предлагаю начать дискуссию о судьбе театрального российского авангарда. О соотношении идеологии и культуры в переломную эпоху. Господин Минкин говорит: «Мы собрались в этом замечательном западном городе не для того, чтобы вести какие-то дискуссии. Мы хотим смотреть замечательные прибалтийские мультфильмы, пить прекрасное прибалтийское пиво и поглощать упоительные прибалтийские карбонаты. Вот наша программа: карбонаты и мультфильмы».