Инна Соболева - Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года

И сегодня настоящие врачи считают, что, если больной утрачивает жажду жизни, даже самая квалифицированная медицинская помощь может оказаться бессильной. Не исключено, что Александр Павлович отказывался лечиться потому, что не хотел жить. И что все его поступки в последние месяцы – просто попытки найти хоть какой-то смысл во всё ещё длившемся существовании. И что в болезни увидел он волю Божью, освобождающую его от этого доживания через силу, и потому отвергал всякие попытки помешать исполнению этой воли.

Когда всё будет кончено, Елизавета Алексеевна напишет матери: «Пишу вам только для того, чтобы сказать, что я жива. Но не могу выразить того, что чувствую. Я иногда боюсь, что вера моя в Бога не устоит. Ничего не вижу пред собою, ничего не понимаю, не знаю, не во сне ли я. Я буду с ним, пока он здесь; когда его увезут, уеду за ним, не знаю, когда и куда. Не очень беспокойтесь обо мне, я здорова. Но если бы Господь сжалился надо мною и взял меня к Себе, это не слишком огорчило бы вас, маменька, милая? Знаю, что я не за него, я за себя страдаю; знаю, что ему хорошо теперь, но это не помогает, ничего не помогает. Я прошу у Бога помощи, но, должно быть, не умею просить…»

По воспоминаниям свидетелей, она была рядом с ним в последние минуты его жизни. Держала его руку. Когда всё было кончено, закрыла ему глаза, опустилась на колени и долго молилась… В этом показания свидетелей не расходятся.

Зато во всем остальном (от описания хода болезни, её симптомов, до результатов вскрытия) расхождений, противоречий, недомолвок столько, что они дают основания для то затихающих, то снова возникающих споров, действительно ли Александр Павлович скончался 19 ноября 1825 года в Таганроге; действительно ли его забальзамированное тело везли через всю Россию и 13 марта 1826 года похоронили в Петропавловском соборе в Петербурге; или похоронили вместо него кого-то другого, а он вовсе не умер, а, тяготясь державой, ушел с посохом в неведомую даль, чтобы спустя много лет появиться в Сибири под именем старца Феодора Козьмича?

Серьёзные историки, сторонники обеих версий (Николай Карлович Шильдер, Владимир Владимирович Барятинский, Николай Михайлович Романов) написали немало статей и книг, привели в подтверждение своего мнения огромное количество доводов, в большинстве весьма убедительных. Но к общему решению так и не пришли.

Не раз уже в конце XIX и в XX веке говорили о том, что точку в споре может поставить изучение останков, лежащих в гробнице в Петропавловском соборе. Но решение об эксгумации так и не было принято. Зато появился слух, якобы могилу вскрывали, гроб открывали – он оказался пустым. Очередной слух, ни одним очевидцем не подтверждённый…

Крупнейший биограф Александра I Николай Карлович Шильдер, которого считают «лучшим знатоком в ученом мире эпохи императора Александра I», к которому обращались за историческими консультациями даже члены Дома Романовых, писал: «Если бы фантастические догадки и народные предания могли быть основаны на положительных данных и перенесены на реальную почву, то установленная этим путем действительность оставила бы за собой самые смелые поэтические вымыслы. Во всяком случае подобная жизнь могла бы послужить канвой для неподражаемой драмы с потрясающим эпилогом, основным мотивом которой служило бы искупление. В этом новом образе, созданном народным творчеством, император Александр Павлович, этот “сфинкс, не разгаданный до гроба”, без сомнения, представился бы самым трагическим лицом русской истории, и его тернистый жизненный путь устлали бы небывалым загробным апофеозом, осенённым лучами святости».

Но… положительных (убедительных) данных, подтверждающих искупительный подвиг Александра Павловича, для такой оценки, увы, совершенно недостаточно. Тем не менее очевидно одно: народ, сотворивший легенду о Феодоре Козьмиче, нуждался в страстотерпцах и мучениках, в тех, кто способен на раскаяние и покаяние. Император Александр оказался в то время самым подходящим претендентом на эту благородную, возвышенную роль.

Так что каждый может выбрать любую из версий: просто смерть от внезапной болезни; смерть, которую Александр воспринимал как избавление и потому оказывался лечиться; инсценировку смерти и ещё почти сорок лет жизни под именем Феодора Козьмича.

Что же касается его желания отречься от власти, то, веря в искренность этого желания, полагаю, что было оно невыполнимо. И он это понимал, оттого и страдал ещё больше. Ему бы просто не позволили публично отречься и уйти в частную жизнь. И дело не только в том, что в России не было прецедента отречения. Дело в том, что для династии такой прецедент был опасен. Он подрывал основы самодержавия: царская власть – от Бога, и никто из людей не вправе отказываться от неё или наделять ею по своему усмотрению…

Шёл год 1829-й. Уже восемь лет не было на земле Наполеона. Четыре года назад скончался Александр. Казалось, пора забыть о соперничестве двух императоров. Но новый российский монарх думал иначе. Николая Павловича раздражало, что Наполеону (побеждённому) в Париже стоит замечательный памятник, а Александру (победителю!) в его столице памятника нет. С этим он смириться не мог, хотя, честно говоря, особой нежности к покойному старшему брату не питал. Его возмущало непризнание заслуг не столько Александра Павловича как человека, сколько как главы императорского Дома Романовых.

И Николай Павлович объявил конкурс. На памятник не армии-победительнице, а императору-победителю, Александру I.

В числе немногих архитекторов, кому оказали честь участвовать в конкурсе, был француз Огюст Рикар де Монферран, уже одиннадцать лет работавший над созданием Исаакиевского собора, любимого детища как Александра, так и Николая Павловича. Он и стал победителем. Коллеги (а как это часто случается, одновременно и самые яростные завистники) были возмущены: как мог государь доверить создание памятника русской воинской славы французу, да ещё бывшему наполеоновскому офицеру, кавалеру ордена Почётного легиона! Правда, было достоверно известно, что Монферран покинул армию после тяжёлого ранения ещё до начала войны с Россией. Но недоброжелатели делали вид, что об этом даже не подозревают.

Для Николая же не имели значения ни прошлое, ни сплетни, ни наговоры. Его интересовало одно: талант. А Монферран – талантлив. В этом самодержец убедился лично, внимательно следя за сооружением Исаакиевского собора.

Поначалу Монферран остановился на обелиске, какими древние египтяне отмечали свои победы. Николай потребовал заменить обелиск колонной. Она должна была превзойти так беспокоившую императора Вандомскую колонну, а заодно и знаменитую колонну Траяна – стать самым высоким триумфальным монументом в мире. И, конечно же, самым прекрасным.