Даниил Краминов - Сумерки в полдень

В Гамбург пароход пришел во второй половине следующего дня. Антон поехал на вокзал, взял билет до Берлина и сдал багаж на хранение, потом послал телеграмму Володе Пятову и отправился смотреть город. Гамбург показался ему тесным, унылым, однообразно серым и зябким. Лишь озеро Альстер, разлившееся в самом центре города, очаровало его, хотя в тот серый и ветреный день оно сердито билось в гранитную стену, окружавшую воду. Огромный город был увешан полотнищами с белыми кругами и черными свастиками в самой середине и заляпан лозунгами: «Один народ, одна империя, один фюрер». И этот «фюрер» красовался не только на фронтонах казенных зданий и частных домов, но и во всех витринах магазинов. Его злое лицо с прядью волос над глазом и усиками под большим носом стояло за зеркальными стеклами витрин перед манекенами, одетыми в мужские костюмы или дамские платья, перед корзинами с морковкой и салатом, перед завернутыми в кисею свиными и говяжьими тушами, перед кастрюлями, тарелками, чугунными печками.

Вернувшись на вокзал и дождавшись поезда, Антон сразу же после ужина снова улегся спать, благо соседи по купе задержались в вагоне-ресторане. Утром он поднялся в купе первым, побрился, умылся и вышел в коридор, где и простоял у окна до прихода поезда в Берлин.

Встретивший его у вагона Пятов удивился, увидев чемоданы.

— Ты что, насовсем, что ли? — спросил он, беря из его рук один из чемоданов.

— Нет, вовсе нет!

— Тогда зачем все барахлишко тащишь? — продолжал недоумевать Володя. — Оставил бы в Лондоне.

— Я хотел, но опытные люди посоветовали взять все с собой, — неохотно признался Антон.

— Посоветовали взять с собой? — переспросил Володя озадаченно, но тут же бодро объявил: — А впрочем, может быть, это и хорошо. Своя ноша, как говорят, не тянет. Пошли!..

Они выбрались на площадь перед вокзалом. Володя поставил чемодан, заглянул за угол, и вскоре перед Антоном остановилась хорошо известная ему машина. Сидоренко, проворно выскочив, обежал машину, сказал Антону: «Здравствуйте! С приездом!» — и, взяв чемоданы, споро и ловко спрятал их в багажник. Закрыв его, вернулся на свое место у руля и вопросительно оглянулся на пассажиров.

— К чехословацкой миссии, — распорядился Володя.

Антон удивленно повернулся к нему, не поняв распоряжения.

— Мне бы лучше в гостиницу, — пробормотал он, всматриваясь в насупленное лицо друга. Ему показалось, что Володя похудел за это время, под глазами появились темные круги, а в глазах — беспокойство.

— Поедем и в гостиницу, — тихо отозвался Володя. — Но сначала проводим Мишника.

— Мишник уезжает? Куда?

— Его увозят… тело его увозят… домой… в Прагу, — медленно ответил Володя, произнося каждое слово раздельно, будто подыскивать их и выговаривать было физически трудно.

— Мишник умер?

— Да… застрелился…

— Не может быть! — воскликнул Антон. Он помолчал, не зная, что сказать, потом положил руку на близкое и теплое колено друга.

— Почему… — начал он едва слышно. — Почему Мишник покончил с собой?

— Расплатился за чужое вероломство, — также шепотом отозвался Володя.

— За вероломство французов? — показал Антон, вспоминая письмо Тихона.

— Нет, не французов, — со вздохом ответил Володя. — Мишник бросил орден Почетного легиона под ноги Франсуа-Понсе и тем дал выход своему гневу. Жизнью он расплатился за вероломство своего правительства.

Володя, не глядя на Антона, рассказал о том, что довело Мишника до самоубийства. Когда германская армия вторглась в Чехословакию, от нее бежали не только чехи, но и многие немцы — более полумиллиона человек, — не пожелавшие «слиться» со своими нацистскими «братьями по крови» и стать подданными фюрера. Бежали коммунисты, социал-демократы, католики и многие другие. Берлин потребовал от Праги переловить и выдать всех немцев. И чехословацкая полиция устроила поистине невиданную в истории облаву на немецких беженцев в Праге, Пльзене, Брно, в других городах и поселках. Пойманные были доставлены в особые «лагеря беженцев», откуда их под конвоем, как арестованных, отправляли большими группами на границу и передавали отрядам гестапо. Эти заплечных дел мастера тут же «рассортировывали» пленников: детей и женщин увозили на грузовиках в горы, а мужчин допрашивали, избивая и пытая, после чего направляли в концентрационные лагеря и тюрьмы. Беженцы знали, что их ждет в «третьем рейхе», и в лагерях началась эпидемия самоубийств.

Мишник, у которого с давних пор были тесные связи с судетскими немцами, поспешил в Прагу, добился приема у Сыровы и попытался уговорить его не выдавать беженцев гестапо. Премьер-министр посмотрел на Мишника своим единственным воспаленно-красным и злым глазом.

«Мы не так богаты, чтобы кормить всю эту ораву, — сердито бросил он. — Я должен заботиться о своих гражданах».

«Судетские немцы тоже наши граждане, — возразил Мишник. — Все эти годы они дрались с нацистами-генлейновцами за то, чтобы Судеты оставались нашими, и мы не можем бросить их теперь на произвол судьбы».

«Они дрались с генлейновцами не потому, что любили нас, а потому, что были коммунистами и социал-демократами», — сказал Сыровы.

«Среди них есть, конечно, коммунисты и социал-демократы, — согласился Мишник, — но большинство — просто немцы, которые были и хотели оставаться гражданами нашей республики».

«Я не буду ссориться из-за какой-то сотни немцев с их фюрером, — объявил премьер-министр. — Пусть решают свои споры сами».

«Но их ждут в рейхе лишения, муки, тюрьмы и даже смерть, — напомнил Мишник. — Мы толкали их на сопротивление нацистам, а теперь умываем руки. Это — жестокое вероломство».

Единственный глаз стал еще злее.

«Я не толкал немцев на сопротивление немцам, — отрезал Сыровы. — Если вы толкали их, то и расплачивайтесь вместе с ними».

«Хорошо, я расплачусь за ваше вероломство», — сказал Мишник, уходя из кабинета премьер-министра. Вернувшись в Берлин, он заперся в своем кабинете и привел в порядок дела, разложив и разметив все документы, — Мишник был аккуратен, как немец. Потом написал обстоятельную записку, рассказав о бедствиях, выпавших на долю немецких беженцев, и о своем разговоре с премьер-министром, и, спрятав ее в ящике своего стола, тут же в кресле на рассвете застрелился. Выстрела никто не слышал, и тело нашли поздним утром. Немецкие власти потребовали выдать им тело для медицинского осмотра, продержали три дня и вернули лишь вчера, подтвердив самоубийство.

— Вчера же перед вечером в миссии была панихида, — закончил Володя свой грустный рассказ, — а сегодня утром покойника отправляют поездом в Прагу, и мне нужно участвовать в проводах тела.

— Тебе придется идти за гробом? — спросил Антон.