Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 4

Все встали. Вошли судьи, и началось чтение приговора. Юрия Рязанцева приговорили к десяти годам заключения в исправительно-трудовых лагерях. Лева Смирнский был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу. Все замерли.

Далее было зачитано, что на основании каких то постановлений правительства расстрел заменяется заключением сроком на двадцать пять лет.

После чтения приговора судья обратился к осужденным:

— Вам понятен приговор?

— Да, понятен, — сказал Лева. — За все слава Богу. Да простит вам Бог все, вы не знаете, что творите…

Мать Левы, обратившись к осужденным, громко сказала:

— Не унывайте! У Господа тысяча лет как один день и один день как тысяча лет.

Раздались приветственные, ободряющие слова из Евангелия.

— Уведите осужденных, уведите скорей! — со злобой закричал прокурор. Он был страшно разгневан. Во время суда он вея себя в высшей степени раздраженно; например, потребовал ареста одной из сестер — Маруси, которая отказалась подтвердить свои показания, заявив, что они не верны.

Но Лева искренне желал, чтобы Бог простил всем: и Снежкину, и Тартаковскому, и судьям. Ибо поистине они не знали, что творили, в эти страшные годы.

Если бы не Господь был поддержкой для родных, то они от этого приговора разразились бы плачем, но упованием на Бога укреплялось их душевное состояние. Они твердо знали, что путь их дорогих в руках Иисуса. Он испытывает их, и они будут еще чище. Упование на Бога укрепляло и самих приговоренных. Больно расставаться с дорогими близкими, с родителями, с мамой, с маленьким сыном, но упование на Бога укрепляло их. В дневнике Павлика, где жена Левы записывала его развитие, 17 августа 1949 года она записала:

«Суд. Сегодня мама увезла меня на трамвае, сказав, что поедет к папе. Я был в большом доме, где бегал по коридору и лестнице. Папу увидал два раза по четверть минуты. Дома рассказывал, что видел папу, что он уехал на машине. Мне один год и девять месяцев, я много говорю и понимаю. Но почему папа не с нами, я еще не знаю. Мама плакала. Я ей сказал: «Не плачь, мама, я люблю тебя крепко, крепко», — и поцеловал маму. А потом стал звать ее гулять. Я очень люблю гулять с мамой».

В тюрьму МГБ Леву и Юрия привезли в одной машине, а потом посадили в разные камеры, говорить им друг с другом почти не пришлось. Но из отрывочных слов Юрия Лева понял, что он остался верен Богу и ни на какие сделки с совестью не пошел.

Приговоренным дали возможность обжаловать приговор в высшей инстанции. Оба обвиняемых написали, жалобы. Принимая их заявления и услышав о тяжести приговора, дежурный по охране сказал, что надежды на отмену или смягчение приговоров нет никакой,

— Сколько я эти годы здесь работаю, — сказал он, — всегда высшие инстанции приговоры только утверждают. Да, было тогда такое время…

Прошло некоторое время, и им объявили, что каждый приговор утвержден без изменения. Родные стали готовить передачи (после суда теперь передачи разрешали), передавать теплые вещи, зимнее пальто, шапки. Лева был особенно обрадован тем, что среди переданных вещей оказались драгоценные листочки со Словом Божиим. Свидания с осужденными не разрешали, сколько об этом ни хлопотали их родные.

Томительно шли дни и часы. Хотелось скорей в дорогу — так тяжело было сидеть в этих камерах…

И вот, вызвали Леву, Юрия и еще некоторых осужденных, как всегда, тщательно обыскали и направили на станцию. Шли они вместе, моросил дождь…

Что впереди? Прощай, родной город! До свидания, дорогие, близкие родные! За что все это? Для чего все это?

Они ободряли друг друга.

В те годы, кстати сказать, никто всерьез не верил в эти исполинские сроки: четверть века! Все г— и родственники осужденных, и сами осужденные — в глубине души были убеждены, что в более или менее ближайшем будущем должны произойти какие-то перемены, и эти приговоры будут отменены либо значительно смягчены. Поговаривали также об амнистии. Но все это было впереди, в будущем…

Посадили их в столыпинский вагон, в одно отделение. Здесь наконец они смогли свободно побеседовать друг с другом. Юрий рассказал, как его арестовали, как сразу затормошили допросами. Он просто растерялся, так как попал в заключение в первый раз.

— Только Бог помогал мне, — сказал Юрий. Вот только я согрешил: показал на тебя неправду, — сокрушенно произнес он.

— Да, — протянул Лева, но как же так могло случиться?

— Ну, они взяли в оборот Володю Шапошникова, что ты будто бы говорил, что лучше идти в тюрьму, чем в Советскую Армию. Мотали, мотали его, он и подписал. Потом вызвали меня и говорят, что Смирнский говорил эти слова и при вас — это показывает Шапошников. Я стал отказываться, что таких слов никогда не слышал и при мне Смирнский ничего подобного не говорил. Тогда они стали сильно нажимать на нас, а Володя стал умолять меня подписать, иначе ему будет плохо. Я долго сопротивлялся, но потом — сам не знаю как — подписал…

Лева тяжело вздохнул.

Прошли годы. Володя Шапошников не потерял веру в Бога, однако ушел от Него. Он все больше и больше стал выпивать, стараясь заглушить голос совести, и много горя причинил своей матери. Володя писал Леве, чтобы тот простил его грех, и каялся. Лева ответил ему, что прощает, любит его по-прежнему и желает, чтобы он продолжал быть таким же христианином, какими были его отец и дедушка.

Спустя некоторое время Шапошников снова прислал Леве письмо и опять каялся перед ним в своем ложном показании. Лева в ответ вторично прислал ему слова прощения и утешения.

…Стучали колеса вагонов, проходили станции за станциями. Куда их везут, друзья, само собой разумеется, не знали. Не знают они также и то, будут ли они вместе или их определят в разные лагеря. Было достоверно одно — что Господь знает их путь, испытывает и выведет, сделает как драгоценное золото, огнем испытанное.

Уснули спокойно и спали хорошо. На их счастье, в столыпинском вагоне не было слишком тесно.

Наутро, помолившись Богу, делились друг с другом мыслями о грядущем, об ожидаемом…

— Я не знаю, что будет. Срок очень большой, — сказал Лева. — Я уж и так много перенес, и, возможно, придется смертью прославить Бога, уйти в вечность в этих страданиях. Что бы то ни было, я готов к этому. Для меня жизнь — Христос, а смерть — приобретение. Конечно, лучше выйти из этой плоти, разрешиться

и быть со Христом. Только когда подумаешь, что сделал Он для нас и как мало мы сделали для Него, то понимаешь, что нужно остаться в этой жизни и быть светом для многих…

— Да, я думаю, что тебе не следует особенно унывать, — сказал Юрий. — Ведь у тебя специальность медицинская, тебе будет не так трудно, а там, глядишь, не может быть, чтобы все двадцать пять лет держали в заключении. А вот мне, — что я буду делать в лагерях? Я ведь химик, там это не пригодится, и придется работать на самых тяжелых работах. Правда, здоровье у меня неплохое и физический труд будет для меня полезен…