Михаил Домогацких - Последний штурм

— Значит, дезертировав из армии, вы не просто вышли из войны, но и зовете других последовать за вами?

— Так, сэр. Мы, я имею в виду наш комитет и организацию американских дезертиров во Франции, выпускаем газету. Она называется «Второй фронт». Ее тираж 25 тысяч экземпляров. Газету рассылаем солдатам на всех военных базах за рубежом. Вообще мы добиваемся того же, чего требуют честные люди Америки: не надо подталкивать нашу страну, которую мы любим, на край гибельной пропасти. Этого нельзя оправдать никакими, даже самыми громкими словами.

— Вот ты сказал «которую мы любим», а сам ведешь против нее подрывную работу. Как совместить это, Билл?

Джонс удивленно посмотрел на Мэрфи:

— Вы это серьезно или решили меня немного завести? Если хотите знать, то по-настоящему наше место сейчас там, дома. Там мы могли бы говорить народу настоящую правду о войне во Вьетнаме и вообще об опасности любой войны. Пожив здесь, мы многое поняли, и прежде всего то, что никакие океаны теперь не спасут Америку. И мы не хотим, чтобы Америку постигла участь Вьетнама. Не дай бог, чтобы это произошло. Боюсь, сэр, что нам не выдержать и десятой части его испытаний.

— Ну, это, Билл, ты слишком! Америка могучая страна. Ее силы огромны.

Джонс снова с удивлением взглянул на собеседника.

— Скажите, сэр, — спросил он, — как долго мог бы жить любой американский город, если бы его лишили электричества, супермаркетов и сервиса? Смогла бы Америка начать партизанскую войну, допустим, как во Вьетнаме или как было в России и Югославии? Жить в холоде и голоде, смотреть смерти в глаза и погибать? Вы думаете, мы смогли бы это вынести?

Мэрфи не ответил.

— Вот видите, сэр, вам тоже трудно сразу ответить на этот вопрос, — сказал Билл, заметив, что его собеседник задумался. — Вы знаете, Вьетнам действует как пусковой механизм дезертирства. Если бы не война, ни мне, ни многим моим товарищам и в голову не пришло бы покинуть свою страну. Я так думаю, что когда-нибудь это все кончится и Америка простит нас, мы вернемся домой. Только вот забыть Вьетнам нам вряд ли когда-нибудь удастся.

Вернувшись в Штаты, Мэрфи попросил шефа дать ему возможность поговорить еще с офицерами, осужденными военным трибуналом за антивоенные настроения.

— Хорошо, — согласился Хэлмс, — у вас будет полнее картина.

В военном трибунале полковник выбрал несколько фамилий, как ему казалось, наиболее подходящих людей, беседа с которыми может помочь ему видеть корень военных преступлений.

Первым, с кем он встретился в тюрьме Филадельфии, был капитан Дэйл Ной, кадровый офицер с большим стажем. Его осудили за то, что он отказался обучать летчиков, которых готовили для отправки во Вьетнам.

— Но это же ничего не изменило, — сказал ему Мэрфи во время беседы, — вы отказались, назначили другого.

— Правильно, с точки зрения всей военной машины ничего не изменилось. Но очень многое изменилось с точки зрения человека, осознавшего свою ответственность за происходящие события. Я — обычный гражданин Америки — не буду казнить себя причастностью к самому позорному деянию Соединенных Штатов в своей истории. Если вы, господин полковник, думаете, что меня терзают угрызения совести, то ошибаетесь. Я горжусь, что сделал в жизни смелый, пусть небольшой, но шаг по правильной дороге.

Капитан Говард Леви получил три года тюрьмы за отказ ехать во Вьетнам.

— Как вы, военный человек, смогли решиться на этот шаг, лишающий вас права быть в одной шеренге со своими солдатами? — задал ему вопрос Мэрфи. — Вы запятнали честь офицера.

— Простите, господин полковник, но вы впадаете в патетику. Дело в том, что один раз я был во Вьетнаме. А потом годы жизни в Штатах обернулись для меня тяжелыми годами раздумья. Когда меня решили второй раз послать, я сказал, что это не моя война. Мне нет больше до нее дела. И так стыдно за то, что сделал раньше, вторая поездка для меня равнозначна моральному самоубийству… Пока идет эта война, господин полковник, — сказал капитан после паузы, — будет расти число людей, не желающих марать свою форму и совесть. Администрация боится, что без таких опор, как военно-полевые суды, вся ее затея рухнет как карточный домик. Плотная ткань дезинформации сечется по краям. Падает престиж армии. Даже многие сенаторы и конгрессмены требуют вывода войск из Вьетнама. Церковь поддерживает солдат, отказывающихся ехать воевать во Вьетнам. Нашу страну критикуют друзья-союзники за рубежом, нас судят очно и заочно всякие международные трибуналы. Неужели, господин полковник, не ясно, что мы проиграли? Надо честно сознаться в этом.

Мэрфи не выдержал. Его лицо налилось краской, глаза смотрели зло и враждебно.

— Люди, подобные вам, капитан, — ожесточенно произнес он, — позор для армии. Если бы на то была моя воля, я расстреливал бы таких, как вы, без судебного разбирательства. Всех — офицеров и рядовых. Глубоко сожалею, — добавил он, выходя из комнаты, — что вам дали только три года тюрьмы. Я бы навсегда замуровал вас в каменный мешок.

Доклад шефу он писал, еще не остыв от гнева, накопившегося в нем после встречи с противниками войны. Он считал, что суды выносят слишком мягкие приговоры, и это его тоже выводило из себя. Он понимал, что вряд ли возможно изменить положение легкими наказаниями, которые определяют суды, подверженные влиянию извне. Гласность судебных процессов вызывает недовольство и протесты общественности, влияющей на решения даже военных трибуналов. Мэрфи предлагал ЦРУ и министерству обороны создать особый орган, который был бы наделен полномочиями, радикальными методами, включая методы физического устранения, без огласки и судебных процессов пресекать опасное направление мыслей и действий тех, кто становится на путь предательства. «Надо сделать так, — писал он, — чтобы каждый потенциальный предатель знал, что его ждет не либеральное решение трибунала, а беспощадное наказание. Особенно строгим должно быть отношение к офицерам».

— Я прочитал ваш доклад, полковник, — сказал ему директор ЦРУ. — В нем много смелых мыслей и решительных предложений. Думаю, что они найдут поддержку не только у нас. Но действовать придется так, чтобы не вызвать на себя огонь недовольства расплодившихся прокоммунистических антивоенных, антиамериканских организаций, которыми нам, видимо, надо заняться всерьез. Я благодарю вас, полковник, за выполненную работу.

— Сэр, — проговорил Мэрфи, намереваясь развить мысль по этому поводу…

— Не спешите, полковник. Вашим докладом я поручу заняться людям, способным оценить ваши предложения и имеющим опыт борьбы с красной опасностью не только в Америке. Вам же предстоит другая работа. Посложнее той, которую вы проделали.