Арнольд Марголин - Украина и политика Антанты. Записки еврея и гражданина

Опять публика в восторге.

К счастью, итальянцам все это надоело… Идем к себе, в наши чистенькие каюты, подальше от этой пошлости и грязи.

Мы на пароходе… Все обошлось благополучно. А на следующий день я все же с грустью смотрел с палубы, как постепенно исчезали из поля зрения контуры одесских домов, городского театра… Как могло быть хорошо и как все было загажено…

В Новороссийске никого из моих не оказалось. Не было для меня и телеграммы, хотя я и указал адрес (пароход «Прага», капитану). Опять та же история с ревизией, опять угощение… Опять я сижу в своей каюте, пока идет ревизия паспортов в рубке. Так просит капитан, а он хозяин парохода. Между прочим, он меня не включил в журнал пассажиров. Ему надо сочетать целость моей особы с коммерческими интересами пароходного общества. «Нельзя ссориться с этими господами»…

Такова его аргументация.

Заходим в Поти. Наконец, Батум.

Вид с парохода изумительный. Мягкие, зеленые очертания гор купаются в солнечных лучах. Тропическая растительность, пальмы…

Для меня Батум милее и красивее лучших уголков Ривьеры.

Наконец можно беспрепятственно сойти на берег. Первое, что бросается в глаза, – это названия улиц на обычных дощечках, но уже на двух языках – русском и английском. Мелькает вопрос, а почему и не на грузинском. Грузины, видимо, не торопятся, а может быть, и красок нет.

Простояли всего сутки. Опять Поти. Пришли снова в Новороссийск. Опять нет ни моих, ни сведений от них… Снова ревизия… Закусили, выпили, ушли с парохода…

Вдруг оказывается, что уголь, который должны были приготовить в Новороссийском порту для дальнейшего плавания «Праги», еще не прибыл.

Капитан вне себя… Проходят сутки, а угля все еще нет.

Наконец, на третий день, уголь доставлен и начинается погрузка.

Я забыл упомянуть выше, что ревизия паспортов производилась в Одессе и Новороссийске не только при прибытии парохода, но и перед его отплытием.

Около 7 часов, за два часа до отхода «Праги», явились ревизоры. Время было обеденное, и капитан усадил их за общий стол, а я вынужден был обедать в своей каюте.

Не успел я закончить свой обед, как вбежал в каюту итальянец-официант. Волнуясь, он быстро пробормотал, что на пароход прибыло с берега много солдат и что меня ищут, а потому капитан просит меня немедленно покинуть каюту и последовать за ним, официантом.

Размышлять было некогда… Официант повел меня по коридору, а затем вниз по лестнице, распахнул дверь какого-то чулана и предложил мне войти в этот чулан. Дверь захлопнулась, потянулись тяжелые минуты… Я находил, что поведение капитана крайне безрассудное. Если меня обнаружили бы в моей каюте, то сняли бы с парохода и расстреляли бы, – это был максимум того, что мне бы угрожало. Но если меня найдут в чулане, то к этому максимуму прибавится еще злорадство тех, кто охотился за мною, по поводу неудавшихся пряток… Затем я не знал, что будет, когда в моей каюте обнаружат мои чемоданы.

В это время я услышал вблизи за дверью шаги и русскую речь. «А что, разведка искала уже в багажном отделении?» – спросил чей-то властный голос. «Так точно», – прозвучал ответ. «О нем уже заведено дело», – подал кто-то реплику, смысл которой был для меня, бывшего адвоката, весьма понятным…

Затихло. Вдруг тихий стук в дверь. Входит другой официант, ведет меня за собою на палубу. Наконец свежий воздух! Тьма, холод и мелкий дождь. А я без пальто, без шляпы. Но все же это хоть не чулан!

На палубе ни души… Погрузка закончена. Раздается первый свисток.

Опять приходит за мною официант, опять другой – по счету уже третий. Какие люди! Какое сочувствие! Ведь все они, вся команда знает, что меня ищут. Но они – дети свободного народа, они не предают…

Новый чулан, но освещенный электрической лампочкой. Узнаю в углу мои чемоданы, пальто и шапку. Даже палку захватили, какие молодцы эти итальянцы!

Второй свисток, а за ним вскоре и третий… Пароход зашевелился… Мы тронулись в путь…

Через пять минут за мною приходит помощник капитана и врач, мои одесские спутники. Поздравляют с избавлением от смертельной опасности, приглашают к капитану. Добрый старик не знает пределов своей радости. Он исполнил поручение своего посольства в Константинополе, охранил меня. Угощает меня вином, шутит, что рассчитывает получить орден от украинского правительства…

Наконец успокоились – и я расспросил капитана, как все это произошло.

Оказывается, что во время обеда с берега принесли какую-то телеграмму для старшего офицера.

Он прочитал ее, сильно заволновался и послал немедленно на берег нарочного, который вскоре возвратился в сопровождении большого количества вооруженных солдат. Лишь после этого старший офицер обратился к капитану с заявлением, что он получил из Одессы телеграмму с приказом арестовать меня. Капитан предъявил, в ответ на это, журнал, где я не значился, и поспешил предупредить меня через официанта. Все протесты капитана и указания на экстерриториальность не возымели действия. Обыскали все каюты, багажное и машинное отделение… Но нельзя было без конца задерживать пароход. И я был спасен.

Однако впереди была Одесса и возможность повторения охоты на живого человека.

Было решено, что я переберусь на время стоянки в Одессе в каюту пароходного врача. Все же это не было так унизительно, как прятаться в чуланах и кладовых. Капитан же решил немедленно послать в Одессе за итальянским консулом и просить его вмешательства на случай новой попытки нарушения экстерриториальности.

Утром мы были в Одессе. Все обошлось благополучно. Прибывший на пароход итальянский консул приказал именем итальянского правительства не пускать ни одного вооруженного человека на пароход и пресекать всякие попытки обыска. Он говорил, что потребует удовлетворения за историю в Новороссийске.

Мне принесли на пароход письмо от Шмерлинга. Он был еще в Одессе, но боялся прийти ко мне. Он описывал, как он пытался сесть в поезд, который был отправлен на Киев уже в день моего отъезда из Одессы (этот второй поезд, конечно, так же не дошел до Киева, как и первый). Не успел он войти в вагон, снабженный билетом, как вслед за ним ворвались офицеры и потребовали паспорт. Установив, что он еврей, они вытащили его из вагона, повели на вокзал, в помещение, специально предназначенное для «допроса», и отняли у него все бывшие при нем деньги и чемоданы. При нем же они поделили между собою добычу, а его попросили убираться подобру-поздорову в город. «Жидам ездить в поездах не полагается», – сказали ему на прощание.

Шмерлинг писал, что такая же судьба постигла и других евреев-пассажиров. И это происходило на сей раз уже не в Жмеринке, не в Конотопе, а в таком центре, как Одесса!