Арнольд Марголин - Украина и политика Антанты. Записки еврея и гражданина

Мазепа и Красный настаивали на моем возвращении к активной политической работе. Красный, по поручению Мазепы и некоторых других украинских деятелей, долго и убежденно уговаривал меня либо войти в кабинет и взять на себя Министерство иностранных дел (Левицкий тогда хотел оставить этот пост, который он занимал временно, совмещая его с постом министра юстиции), либо поехать в Англию в качестве главы тамошней украинской миссии. Красный находил, что окончательный уход евреев от активного участия в украинском движении крайне нежелателен, ссылался на пример своей работы, на целый ряд случаев, когда благодаря существованию министерства по еврейским делам удавалось спасать евреев и от погромов, и от других бедствий.

Как интересный факт, явно недопустимый при том духе, который царил в правительствах Колчака и Деникина, отмечу, что Красный принимал в это время участие в обсуждении и решении правительством всех вопросов на правах члена кабинета с решающим голосом. В этом сказывался и подлинный демократизм правительства (Красный был министром не по общим, а по еврейским делам), и его искреннее желание всегда слышать голос еврейства, хотя бы из уст скромного, тихого, но стойкого и мужественного Пинхуса Красного…

Мне удалось в этот приезд в Каменец отстоять перед Директорией одного молодого еврея, которого обвиняли в явной принадлежности к большевизму и в содействии большевикам в их войне с украинской армией. Ему угрожал расстрел. Я знал близко семью этого молодого человека и мог лишь допустить, что он способен был идейно сочувствовать большевизму. Но его активное участие в рядах воинствующих большевиков представлялось маловероятным. Я представил все эти мои соображения членам Директории Макаренке и Швецу. Жизнь молодого человека была спасена.

И если в этом была доля моего участия, то я не раскаиваюсь в моем заступничестве, ибо убежден, что среди юных большевиков есть горячие головы, в которых еще многое перебродит, и что из рядов этой молодежи выйдут еще многие полезные работники при наступлении нормальных условий жизни.

Я наотрез отказался от самой мысли о возможности моей работы в кабинете при таком неопределенном положении. Я объяснил Красному, что не могу и не желаю, уже как еврей, принимать участие в переговорах, которые могут привести к отказу правительства хотя бы от одной пяди украинской земли. Как и в прошлом, я готов был всеми силами служить делу пропаганды справедливых лозунгов (право украинского народа на полное самоопределение), делу борьбы с анархией, привлечения помощи со стороны Западной Европы. Я мог добиваться признания украинского правительства и признания суверенности будущего украинского Учредительного собрания.

Но вопрос о политических границах Украины с Польшей и Румынией выходил за пределы того, что я считал в сфере моей компетенции, как одного из бывших членов украинской делегации в Париже. И я не имел никакого намерения взять на себя тяжесть такого бремени и на будущее время, тем более что и не считал себя знатоком этнографических условий, столь важных при определении границ в данном случае.

Что касается Лондона, где пост главы украинской миссии был после ухода Стаховского незамещенным, то положение было несколько иное. Там не предстояло решать вопрос о границах Украины. Вообще, там было поприще для защиты отвлеченных начал справедливости и права и для предъявления законных требований о том, чтобы эти начала нашли свое применение в отношении Украины. Но я отказался дать положительный ответ и на этот вопрос и уклонился от занятия какой бы то ни было должности. Я был слишком еще потрясен от всего того, что видел на берегах Черного моря и что творилось недавно в родном Киеве, в Фастове и т. д.

На четвертый день моего пребывания в Каменце, рано утром, я распрощался с семейством Альтера, у которого я обрел хоть на три дня давно утерянный уют домашнего очага, и вновь, по воле судьбы, обрек себя на скитания. Я решил поехать в Швейцарию, заняться наукой, литературою и ждать…

Перед отъездом я использовал все оказии для передачи писем семье в Киев.

Главным сторонником моего назначения в Англию был Мациевич. Он первый возбудил этот вопрос, когда я находился еще в моем плавании по Черному морю. И когда я снова остановился, проездом в Швейцарию, в Бухаресте, он развивал мне все доводы в пользу принятия мною этой должности. Мациевич переоценивал мои скромные силы, он верил, что моя энергия раскачает холодных англичан и вызовет их интерес и внимание к судьбам Украины. Далее, он ссылался на полную независимость работы в Англии, которая нисколько не связывала меня с чьей-либо ориентацией и не налагала на меня ответственности за возможные в будущем соглашения украинского правительства с соседями. И наконец, он апеллировал к моему партийному долгу.

Мациевич поколебал меня на сей раз. Мне начинало действительно казаться, что в Англии удастся продолжить и закрепить уже завязавшиеся у меня связи с Сельби, Говардом и Симпсоном. Я еще не знал, что Говарда и Сельби уже нет в Лондоне и что Симпсон временно оставил службу в министерстве.

Основной же осью, вокруг которой вертелась и на сей раз моя мысль, была сложившаяся еще во времена моих студенческих мечтаний вера в то, что спасение для коснеющего во тьме и невежестве Востока Европы грядет с Запада. Французы не пришли на помощь – авось придут англичане. Авось Англия перейдет от деклараций и защиты прав меньшинств в Версальском трактате с Румынией, Польшей и т. д. к действенному искоренению анархии, таящей в себе главную причину бывших и возможных в будущем погромов. В предвидении, что английское правительство вскоре узреет истинную сущность окружающих Деникина «спасателей России» и отшатнется от них, я надеялся, что Англия протянет наконец руку помощи Украине и ее демократическому правительству. Мне казалось, что Англия должна наконец стать на путь последовательного проведения той политики оздоровления Востока Европы по частям, который столь ясно уже наметился в ее отношениях с Эстонией, Литвой, Латвией и Грузией.

С точки же зрения чисто еврейских интересов, после всего того, что я лично увидел на берегах Черного моря и что стало уже тогда известно о деникинской армии, всех ее вдохновителях, «Осваге» и т. д., у меня уже не было теперь даже и тени какого-либо сомнения в том, что всякий возврат к централизму и всякая дальнейшая поддержка централистических попыток восстановления России угрожает еврейству продолжением погромов и новыми неисчислимыми и неизмеримыми гибельными бедствиями [16]. Наоборот, усиление и укрепление украинского правительства и небольшого здорового ядра украинской армии и гегемония Англии в борьбе с анархией сулили полную возможность прекращения анархии и погромов.