Елена Иваницкая - Один на один с государственной ложью

Военные годы вслед за годами террора травмировали советских людей навсегда. Характер и последствия травмы вскрывает историк-политолог Елена Зубкова: «Восприятие счастья как отсутствие не-счастья формировало у советских людей, переживших бедствия военного времени, особое отношение к жизни и ее проблемам. Отсюда слова-заклинания – „только бы не было войны“ – и „прощение“ властям всех непопулярных мер, если они оправдывались стремлением избежать нового военного столкновения» (Елена Зубкова. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. – М.: РОССПЭН, 1999, с. 132). Травмой, ужасом и болью памяти режим беспощадно манипулировал. Слухи о войне «негласно поддерживались властью и использовались в политических целях» (с. 221).

С самых ранних лет я это помню. «Спокойно смотреть на закат, а больше ничего и не надо» – сказала бабушка Маруся, открывая экзистенциальную тайну. Я была совсем маленькая, но почуяла выстраданную силу сказанного. Потому, наверное, и запомнила.

Устрашенным советским людям, и взрослым и детям, запрещалось артикулировать чувство страха. Его положено было выражать формулами: «Нас не запугать! Гневно осуждаем! Дадим отпор! Сплотимся еще теснее!».

Старшее поколение знает, как сильна была милитаризация советской школы. В милитарной обработке школьников и студентов ясно различались три направления, хотя и взаимосвязанные: 1. запугивание ядерной войной , 2. борьба за мир , 3. внушение чувства, что кругом враги , а ты в осажденной крепости .

Для каждого из направлений существовали специальные уроки и внеурочные мероприятия, но любое могло всплывать на любых занятиях.

Прямо и четко для запугивания предназначались уроки начальной военной подготовки и гражданской обороны, хотя официальные пособия определяли их цели и задачи по-другому. «Формирование у школьников высокой коммунистической убежденности, политической бдительности, разоблачение агрессивной сущности империализма, воспитание классовой ненависти к империализму и международной реакции, разъяснение задач по обороне Родины, завоеваний социализма; широкая пропаганда среди учащихся идей марксизма-ленинизма, внутренней и внешней политики Коммунистической партии, ее ленинской политики мира и дружбы между народами, преимуществ социалистического строя перед капиталистическим, выдающихся успехов нашей страны в развитии экономики, науки и культуры» (Военно-патриотическое воспитание на занятиях по начальной военной подготовке. Пособие для военных руководителей общеобразовательных школ. – М.: Просвещение, 1979, с. 5).

О практике начала пятидесятых годов вспоминает Михаил Герман: «Ощущение угрюмого страха рождалось и на лекциях по военному делу, которое вел неожиданно элегантный господин, очень мало говоривший о самом „деле“, но настойчиво рассказывавший нам об ужасах атомной войны. „Непременно“, – отвечал он на растерянные наши вопросы: „Будет ли война?“ Что это было такое? Сейчас бы сказали – „зомбирование“. Тогда такого слова не знали; вероятно, вариант воспитания, чтобы, как сказано где-то, „меньше непуганых было“» (Михаил Герман. Сложное прошедшее. – СПб.: Искусство – СПб, 2000, с. 98).

Ровно то же самое помню и я из семидесятых годов. Наш учитель военного дела тоже запугивал на уроках ужасами, а самого «дела» почти не касался. Господин был, вероятно, циничный и образованный. Меня он поймал за чтением «Доктора Фаустуса» Томаса Манна. Грозно требуя дневник, он отобрал книгу, но увидел автора и название, усмехнулся, вернул и пошел дальше между партами, живописуя предстоящий нам кошмар. Но предстояла и победа. На Западе, докладывал военрук, большинство выживших сойдет с ума. А у нас нет, у нас только два с половиной процента. Остальные, вероятно, будут дальше строить коммунизм под мудрым руководством родной коммунистической партии.

В семидесятые годы таяли льды холодной войны, на дворе стояла разрядка международной напряженности. Идеологи провозглашали разрядку великим достижением мудрой и неизменно миролюбивой политики советского государства, но тут же и сразу же требовали усилить военно-патриотическое воспитание. И знаете чем это объясняли? – «Возрастанием значения морального потенциала в будущей войне. Социализм, где господствующей идеологией является марксизм-ленинизм, имеет все условия для всемерного упрочения и развития моральных возможностей страны, и они должны быть использованы». Так откровенничал политработник М. П. Чекмарев в учебном пособии «Возрастание роли военно-патриотического воспитания» (Л.: б.и., 1974, с. 10).

У нас никто ни о чем военрука не спрашивал, хотя вопросы «Будет ли война? Удастся ли сохранить мир?» относились к правильным , допустимым.

На эти вопросы идеология давала два ответа. Первый – специально для уроков запугивания. Суть его состояла в том, что война будет, причем скоро. В 60-е—80-е годы уполномоченные товарищи уже не отчеканивали «непременно», а выражали идею слегка завуалированно. Их подлую манеру выразительно и узнаваемо показал Виктор Пелевин в повести «Омон Ра». Там уполномоченный товарищ проводит беседу с абитуриентами. «Ребята, очень не хочется вас пугать, очень не хочется начинать нашу беседу со страшных слов, так? Но вы ведь знаете: не мы с вами выбираем время, в котором живем, – время выбирает нас. <���…> Значит, – заговорил подполковник тихим голосом, – недавно на закрытом совещании армейских политработников время, в которое мы живем, было представлено как предвоенное. С тех пор – месяц уже целый – живем в предвоенное, ясно или нет? <���…> Я это говорю не к тому, чтоб пугать, – заговорил уже нормальным голосом подполковник, – просто надо понимать, какая на наших с вами плечах лежит ответственность» (Виктор Пелевин. Полное собрание сочинений. т. 3. – М.: Эксмо, 2015, с. 38—39).

Так же обрабатывали и взрослых. Ровно то же самое, что подполковник из повести Пелевина, говорил генсек Андропов на заседании Политбюро 31 мая 1983 года. На основе стенограммы из архива Гуверовского института Дэвид Хоффман пишет: «На заседании Политбюро Андропов призвал усилить пропаганду. „Нам нужно более ярко и широко продемонстрировать милитаризм администрации Рейгана и стран западной Европы, его поддерживающих“, – заявил он. Андропов предположил, что такая пропаганда „мобилизует советский народ на экономическом фронте“» (Дэвид Хоффман. Мертвая рука. – М.: Астрель, 2011, с. 94). Потребовав нагнать страху, генсек добавил – в одно слово с подполковником, – что это не к тому, чтоб пугать. Старшее поколение помнит, что летом 1983 года началась дикая пропагандистская истерика, которая дошла до полного психоза после расстрела южнокорейского «Боинга» 1 сентября. Андропов весь месяц молчал, а 28 сентября выступил со свирепым «Заявлением». Завравшись и увязнув опасном кризисе, он кинулся – нет, не исправлять положение, а ругать президента Рейгана за подготовку к ядерной и химической войне и спланированную провокацию с использованием пассажирского самолета .