Елена Иваницкая - Один на один с государственной ложью

1 октября, в воскресенье, москвичей согнали на митинги «Ветреная холодная погода не помешала сотням тысяч москвичей выйти на улицы и площади столицы, чтобы решительно осудить милитаристские планы Вашингтона, – писал репортер „Нового времени“. – …В США не только планируют, но и надеются выиграть локальную ядерную войну… 800 тысяч москвичей по своей собственной инициативе продемонстрировали… Мы полностью одобряем Заявление товарища Юрия Владимировича Андропова… Мы решительно отвергаем пещерную политику американской администрации… Корреспондент Би-би-си процедил что-то об официально организованных митингах, да и число участников было поставлено под сомнение…» (1983, №41, 7 октября, с. 6). То есть репортер «Нового времени» намекал, что его британский коллега прав – число участников раздуто. Читатели умели читать между строк, а то, что митинги – дело принудительное, они и без намеков знали.

Толпы стояли с обреченным видом. Люди же понимали, что от них требуют «горячо одобрить» военный психоз и убийство мирных пассажиров. Впрочем, стояли безропотно. Мрачно, тоскливо, но безропотно. Поэтому, наверное, сегодня никто не помнит это жуткое дело – не хочется вспоминать. Пусть не 800 тысяч, но подневольных на акцию устрашения собрали много.

Запуганные взрослые передавали свою запуганность детям. Травма и страх перевешивали рассудок. Мои умные родители высказывали совершенно безумные мысли, когда речь заходила об этом сюжете. Однажды я подслушала разговор отца с дядей и пришла в ужас. Они откровенно беседовали под рюмочку. «Надо вооружаться, – взволнованно говорил отец. – Это разорительно, одна ракета дороже ледового дворца, мы могли бы в каждом городе построить, но вооружаться надо. Чтоб хоть двадцать, тридцать лет войны не было. Чтоб дети выросли» – «Нет, – сокрушенно отвечал дядя. – Не успеют…». Я рот разинула: даже вырасти не успею. Зачем вы меня на свет родили? Мама, роди меня обратно!

Другой раз, первоклассница, я что-то спросила об американцах. Ответ был настолько страшным, что вопрос испарился из памяти. Мама выразилась в том духе, что они хотят нас уничтожить. А закончила так, дословно помню: «Если придут американцы, они всех нас повесят, потому что мы коммунисты. Вот так ты и должна о них думать». Испугалась я смертельно. Что такое «повесят» я в семь лет уже знала из военно-патриотических фильмов. Но враги же не пешком придут, правда? Они на самолетах прилетят, вот как. Услышав однажды слишком громкий и долгий гул самолета, я в истерике бросилась к маме: это американцы? Потрясенная мама, сама в слезах, стала меня стыдить: «Где твое мужество? Ты же советская девочка!». Советская девочка урок усвоила: нельзя говорить, что боишься. Но после этого, если из волн «международного положения» выныривало что-то пугающее, я спасала от ужасов свою семью и весь мир с помощью мыслительного усилия. Сначала нужно было вообразить черную бесконечность. Потом висящий в бесконечности каменный саркофаг, но я такого слова не знала, поэтому – сундук. Из ящика на стенке сундука надо было достать большущий ключ. Отпереть тяжелую крышку, приподнять. Пугающий объект вообразить словом, написанным на клочке бумаги, перерезать его пополам, бросить в сундук и закрыть крышку. Запереть и спрятать ключ в ящик. При всяком самолетном гудении или при радионовостях у меня «включалась мыслительная ответственность», я спешила обезопасить планету: в саркофаге исчезали перерезанные слова «воздушная тревога», «бомбы», «война». Много лет этот сундук висел в черной бесконечности у меня в мозгу, и от навязчивости оказалось очень непросто избавиться.

Что-то подобное, как я теперь предполагаю, происходило и с моей подружкой-одноклассницей. Она иногда, забывшись, начинала напевать под нос: «Теперь от войны не уйти никуда, не уйти никуда…». Нам было лет 10—12.

Раннее детство моего собеседника А.Г. пришлось на годы «разрядки», но тревожился и он под внушением семьи: «Международное положение меня беспокоило. И моих родных всех поколений, потому что война была в их памяти. Полдетства я провел в деревне, где моих бабушек смущали разве что вашингтонские поджигатели – они за ними следили, читали газеты, потому что войну помнили. Остальное их не интересовало. Другие полдетства пришлись на рабочий район Красноярска – но и там я слышал сплошные разговоры о работе, учебе и опять же о поджигателях войны» (А. Г. Интервью 3. Личный архив автора).

Моя собеседница А.К. однажды, подростком, выказала презрительную насмешливость по поводу Брежнева на экране – и произошел взрыв: «Отец вскочил из кресла перед телевизором, выкатил глаза, налился краской и заорал, что, если бы не этот человек, была бы ядерная война, всех нас давно не было бы и т. п. Он был ракетчиком – в горах под Новороссийском стояли ракетные установки, направленные на Америку. Отец участвовал в событиях Карибского кризиса: был ночью поднят по тревоги, явился на сборы и в ужасе ждал в своей части, что будет. Ничего не было, только испуг, но ему и этого, видно, хватило» (А. К. Интервью 11. Личный архив автора).

Советских детей запугивали даже в детском саду – «борьбой за мир». На малышей это сильно действовало.

«Детсадовские песенки за мир (мне, разумеется, больше нравились песни милитаристского склада «У меня матроска, шашка у меня»), отчего зародилось стойкое убеждение, что кроме нас и в частности меня, за мир бороться некому, поэтому надо стараться – вести себя хорошо и вообще жить согласно поэме Маяковского «Что такое хорошо» (А. Г. Интервью 2. Личный архив автора).

Мой крошечный племянник, едва научившийся говорить, однажды сказал, жалея младшую сестренку, мою дочь: «Неть, нам низя ваивать, у нас ляля маинька». Я тогда же записала его слова, дневник сохранился. Это было в середине восьмидесятых, когда еще расходились волны от адроповского военного психозы.

При этом пропаганда твердила, что у советских детей страха нет. Киевский НИИ педиатрии в 1986 году распространил информационное письмо на русском и английском языках – «Отношение советских детей к проблеме мира и угрозе войны». В нем сообщалось, что 3899 «обследованных» (=опрошенных) детей от 11 до 17 лет «исполнены оптимизма» (с. 7), готовы общественно-полезным трудом крепить мир, а «чувство страха и ужаса перед будущей войной стоит на одном из последних мест» (с. 7).

Зато дети на Западе, утверждал агитпроп, ужасно запуганы. Николай Тихонов эту установку даже в стихах изобразил. Мол, американские родители и американские газеты «терзали душу» ребенка – «С неба слетит атомный гром… Слушала дочка, хоть и мала. Все понимала. Она ни есть, ни спать не могла, всю ночь вздыхала. И мать разбудила она, когда Ночь уже шла к рассвету: Уедем, мама, с тобой туда, Где неба нету!» (Борьба за мир. Репертуарный сборник. – М.: Государственное Издательство культурно-просветительной литературы, 1952, с. 7).