Вера Дорофеева - Сто лет восхождения

К апрелю 1945 года местопребывание Гейзенберга с ближайшими его сотрудниками, а также Отто Гана стало известно членам миссии «Алсос» совершенно точно. Но проклятое Ялтинское соглашение и здесь поставило подножку устремлениям генерала Гровса. Именно этот район, в котором нацисты сосредоточили главные силы атомных исследований, должен был стать французской оккупационной зоной. А это значит, что ученые-атомники и все секреты, не говоря уже об уране и оборудовании, могли попасть в чужие руки. К кому в таком случае французское командование обратится за консультацией? Естественно, к Жолио-Кюри. А он не скрывает, что со времени освобождения Парижа «покраснел» еще больше, став членом Французской коммунистической партии.

Генерал Гровс решил помешать этому любой ценой. Так зародилась идея чисто военной операции под кодовым названием «Убежище», в которой американцы должны были пойти на грубое нарушение соглашений, достигнутых в Ялте.

Самовольно, без согласования с командованием французских войск, решено было овладеть этим районом и удерживать его, пока нужные люди не будут найдены и допрошены, документация захвачена и вывезена, а оборудование уничтожено.

Шестнадцатого апреля советские войска с Кюстринского плацдарма начали свой последний бросок на Берлин. К этому времени командованию союзных войск стало ясно: как бы благоприятно ни складывалась для них обстановка, как бы ни капитулировали города на их пути к Берлину, несмотря на настойчивые пожелания Черчилля, им не успеть. А раз так, займемся «укреплением флангов». Тогда-то генерал Эйзенхауэр разрешил провести давно разработанную операцию «Убежище». Получив в свое подчинение саперный батальон, глава миссии «Алсос» Борис Паш начал действовать. Самым главным было опередить ничего не подозревающих французов. Двадцать третьего апреля Паш во главе саперов занял городок Хайгерлок. Объектом номер один для ничего не понимавших в этом деле саперов стал реактор, перевезенный сюда из Берлина и смонтированный в тоннеле под крепкой скалой. Нужно было срочно провести его демонтаж.

Когда подразделения французских войск наконец-то достигли Хайгерлока, с реактором было покончено. Правда, вышла некоторая заминка. Американцы не успели до подхода союзников разыскать германские запасы тяжелой воды и двуокиси урана, предназначавшегося для реактора. Но подразделения французских войск были озабочены разоружением блуждающих в окрестностях немецких частей. Так что американцы в конце концов обнаружили в подвале старой мельницы на окраине городка запасы тяжелой воды, а на свежевспаханном поле захороненные кубики урана, что-то около полутора тонн.

Бравые марокканцы вылавливали по окрестным лесам солдат вермахта. А американские саперы во главе с Борисом Пашем наконец-то добрались до желанного Эхингена. Там они обнаружили большую лабораторию и некоторых интересующих их физиков. В частности, Вейцзеккера и Виртца. Прошел еще один день. Саперы заняли Тайльфинген и взяли в плен Отто Гана, одного из первооткрывателей деления урана. Но Вернер Гейзенберг, германский атомник номер один, за несколько часов до подхода американцев уехал на велосипеде в Верхнюю Баварию. Очевидно, уже зная, зачем и кто охотится за физиками «третьего рейха», Гейзенберг в насмешку оставил в своем рабочем кабинете в Эхингене своеобразный сувенир. Когда полковник Паш и Самуэль Гоудсмит вошли туда, то в центре письменного стола увидели красноречивую фотографию, сделанную в 1939 году в доме главного научного эксперта миссии «Алсос» в США. На ней хозяин дома в Массачусетсе Самуэль Гоудсмит сердечно пожимал руку Вернеру Гейзенбергу.

Только третьего мая полковник Паш с несколькими сотрудниками сумел добраться до Урфельда, городка в Баварских Альпах. Там он быстро разыскал дом, где поселилась семья Гейзенберга, а заодно и его самого. Членов миссии «Алсос» здесь уже ждали. Сам хозяин сидел в кресле, рядом с которым стоял упакованный чемодан. Когда Паш вошел в комнату, Гейзенберг встретил его словами: «Я ждал вашего прихода...»

Так закончилась эта небывалая в истории человечества массовая охота за умами. С получением известия о пленении Гейзенберга генерал Гровс решил, что он может спать спокойно. Отныне только Соединенные Штаты и отчасти Великобритания становились полновластными хозяевами таинств атомного оружия. Глава «Манхэттен-проекта», считавший, что он уже достаточно постиг премудрости атомной физики, самонадеянно отмахивался от замечаний некоторых исследователей: «Секрет атомной бомбы — это секрет полишинеля. Как только будет произведен взрыв, тайна атомного оружия перестанет существовать. Для этого нужно лишь знать о взрыве, разбираться в теоретической физике и обладать математическим мышлением». Но так пророчествовали «битые горшки». А генерал Гровс больше верил в надежность сейфовых запоров, в систему слежки и цензуры, хотя до пяти часов тридцати минут шестнадцатого июля 1945 года все еще и сомневался в разрушительной силе детища, которое породил возглавляемый генералом «Манхэттен-проект». Впрочем, только ли он один.

Всех, кто в те засушливые, прокаленные летней жарой дни находился в районе Алмогордо, где на отдаленном участке авиабазы шли лихорадочные приготовления к первому испытанию, мучил один и тот же вопрос: сработает изделие или нет? Понятие «бомба» да к тому же с эпитетом «атомная», еще не закрепилось в сознании даже тех, кто стоял у истоков всех ядерных проблем, кто добровольно на несколько лет вдруг исчез за колючей проволокой Лос-Аламоса, кто по пронзительному гудку, словно фабричный рабочий, каждое утро неукоснительно проходил контрольный пост промышленной зоны и чей адрес для родных и близких был сдержанно кратким: «Почтовый ящик № 1663». И они, уже придавшие детищу вид авиабомбы, называвшие его между собой Толстяком, в ту ночь в ожидании первого на планете атомного взрыва спорили, насколько мощным окажется он. Даже Оппенгеймер, прекрасный физик, обладающий мощным математическим мышлением, знающий в деталях все, что вершилось здесь, в штате Нью-Мехико, по чьей воле девственная природа сомкнулась с физикой, и тот в какой-то период не мог перешагнуть привычный масштаб: мощность взрыва не превысит 250 тонн в тротиловом эквиваленте.

Породив оружие, самое страшное за всю историю планеты, не ведая, что творят, не думая еще о последствиях содеянного, они, как мальчишки, взахлеб заключали пари, какой же силы на самом деле окажется взрыв.

Ошиблись все, даже друг Оппенгеймера Роберт Сербер, который в качестве гостя, чтобы доставить приятное хозяевам, предположил, что сила Толстяка будет равна мощности взрыва в 18 тысяч тонн тротила. Но даже он ошибся ровно на 2 тысячи.