Вера Дорофеева - Сто лет восхождения

В этот час самолет Ту-104, на котором правительственная делегация возвращалась из Англии, заходил на посадку, снижаясь над Москвой.

А Курчатов действительно спешил. Трость, некогда подаренная Абрамом Федоровичем Иоффе, вновь начала служить по своему прямому назначению. Сказывалось нечеловеческое напряжение предыдущих лет. Давал о себе знать и тот тяжкий груз ответственности, который с сорок третьего года он нес на своих плечах.

Курчатов выступал с отчетом о визите в Харуэлл, работал с журналистами, готовившими его выступление в «Правде». И спешил, спешил...

Та первая ниточка международных связей с исследователями других стран, которую удалось ему соткать в Харуэлле, не должна оборваться. И приходится прилагать усилия, чтобы получить согласие правительства и рассекретить их тематику. И название их исследовательского комплекса, совершенно очевидно, следует изменить.

Действительно, лаборатория номер два — это годилось для тех суровых, но минувших лет. Тогда цель была иной: не привлекать излишнего внимания. Теперь все кардинально переменилось. Глобальная мысль Курчатова — сделать атом не только оборонным, но, главное, рабочим — уже претворяется в жизнь. Он сам находит новое название: «Институт атомной энергии». Именно «энергии». Великий смысл заложен в этом слове, введенном в обращение древними греками: деятельная сила, настойчивость и жизнерадостность. Именно жизнерадостность, а не испепеляющая сила взрыва. Очевидно, так думает и Джон Коккрофт. Во всяком случае, об этом свидетельствует его письмо. Курчатов отвечает английскому коллеге, приглашает приехать в Москву.

Вскоре в Москве должен состояться конгресс по физике высоких энергий. В его работе примут участие ученые из Швеции. Решено, что они станут первыми зарубежными гостями в Институте атомной энергии.

Дела, планы... Сколько их бывает у каждого человека. Но сегодня вечером Игорь Васильевич сядет в поезд, который увезет их с Мариной Дмитриевной в Крым. Там, на каменистой земле его юности, буйство весны особенно прекрасно. Нет ничего целебнее напитанного солнцем и морем сухого воздуха Крыма.

Список предотпускных дел подходит к концу. На календаре шестнадцатое мая 1956 года. Можно двигаться домой. Но Курчатов беспомощно сидит за освобожденным от бумаг столом, откинувшись большим, еще недавно послушным телом на спинку кресла, и ждет. Томительно ждет, когда же отпустит, возвратит ему прежнюю послушность рук и ног внезапно накатившая слабость.

Поздним вечером от перрона Курского вокзала на юг устремляется заполненный экспресс. Лишь в международном вагоне остается незанятым одно купе.

В эти минуты в доме Курчатова, который расположен на территории института и уже заслужил среди сотрудников название «Хижина лесника», врачи констатируют: инсульт. Курчатов их не слышит.

Здесь, в комнате, в окно которой заглядывают кроны уже загустевших от листвы деревьев, ему предстоит провести наедине с самим собой, со своими недугом и слабостью не одну неделю.

В первые дни Игорь Васильевич все время с беспокойством ощущал, что ему чего-то не хватает. Только когда сквозь неплотно закрытые двери он уловил где-то в глубине дома слабую трель телефонного звонка, понял — ему не хватает привычного телефона. Только одно дозволено теперь Курчатову: лежать и слушать, как будут читать ему вслух какую-нибудь книгу. В этом вопросе врачи проявляют необычайный демократизм, позволяют ему высказать свои пожелания. И Курчатов выбирает толстенный том Д. Неру «Биография».

Размеренно звучат в этой опостылевшей комнате знакомые голоса жены, секретаря, дежурной сестры, которые читают вслух. Сколько же событий прошло мимо его внимания, пока он сражался за овладение энергией атома. И как поразительно богат, философски насыщен мир не только одного человека — автора биографии, — а целого народа. Но восприятие текста на слух все равно что суррогатный кофе. Тот же темно-коричневый, густой цвет, но нет аромата, да и вкус не тот. Нет, когда он встанет, то непременно сам перечитает объемный том в прекрасном сером переплете. Обязательно перечитает, несмотря ни на какие дела...

Дела... как-то они идут без него? Особенно первые международные контакты.

Москва навалилась на делегацию Шведской академии наук чрезмерно насыщенной программой.

После размеренной жизни сравнительно небольшого, даже патриархального Стокгольма размах, ритм, многолюдность Москвы поражали и утомляли. И когда сопровождающий гостей сотрудник Академии наук многозначительно произнес, что им предоставляется возможность посетить еще одно научное учреждение, они встретили это предложение без энтузиазма. Тем более что в устах сопровождающего очень неясно прозвучало название. То ли Московский институт физики, то ли как-то иначе.

— Как же так? — с недоумением спрашивал представитель Академии наук СССР. — Вы сетовали, что в программе вашего визита мы крайне мало запланировали встреч с коллегами. Теперь вам предоставляется возможность встретиться с такими физиками, как Арцимович, Будкер, Леонтович, Головин, а вы отказываетесь?

— Но мы никогда не слышали этих имен. И не имеем понятия, чем занимаются, как вы говорите, наши коллеги, — возразил Ханнес Альвен, действительный член Королевской академии наук Швеции.

Уже в машине, которая даже по московским масштабам достаточно долго добиралась от «Метрополя» до загадочного института, Ханнес Альвен все еще сокрушался, что не сможет увидеть знаменитый театр кукол. Машины миновали ворота и среди ухоженной зелени кустов подкатили к новому лабораторному корпусу.

Гостей встречала небольшая группа людей. Их возглавлял невысокого роста человек с тонким интеллигентным лицом. Приветливо и радушно улыбаясь, он крепко пожал руки гостям и на английском языке представил своих коллег: жизнерадостного Будкера, высокого, сухощавого, несколько замкнутого Головина, узколицего, изысканного Леонтовича. Сам представился как академик Арцимович. Шведские гости с трудом воспринимали на слух фамилии и имена хозяев. Но все первые впечатления заслонила лаборатория. Конечно, можно было бы посетовать на то, что здесь отсутствует какой-либо дизайн: все однотонно, однообразно, скромно. Может быть, даже чересчур аскетично. Но при всем том достаточно беглого взгляда, чтобы понять — это царство подлинной физики.

В объяснениях русских коллег поражал не только высокий уровень, широкая научная эрудиция, но еще и незаурядный потенциал инженерного мышления, особенно у Арцимовича и Головина. Чувствовалось, что это исследователи высочайшего класса, владеющие немалым экспериментаторским багажом. Кроме того, все четверо оказались отличными, нет, просто обаятельными людьми.