Знание-сила, 1998 № 02 (848)

Вид Петровского подъездного дворца, находившегося в трех верстах от Москвы по санкт -петербургской дороге

Эта проблема диалога двух — прошлой и настоящей — культур, каждая из которых мыслит и чувствует вовсе не одинаково. Потому, взявшись за восстановление утраченного образа Москвы, автор вольно или невольно принужден предложить своим читателям прогулки по Москве не столько наяву, сколько как бы во сне — представляя, воображая, домысливая образ. Важным становится не только понять и раскодировать, но и прочувствовать. Это несколько напоминает всем знакомую ситуацию пересказа кулинарного рецепта в устах искушенного 1урмана: блюда нет, а вы уже ощущаете его вкус.

Избранный подход превращает рецензируемую книгу в книгу не о Москве, а о духовном, душевном и эстетическом состоянии русского общества XVIII века на примере Москвы. Потому она и выходит за узкие рамки краеведческих и даже искусствоведческих изысканий. Это, конечно, не значит, что для достижения такой нетривиальной цели пригоден любой город. Но Москва по своему художественному и историческому значению, безусловно, позволяет это сделать столь полно и разносторонне. Автору удается, например, проследить не больше не меньше как историю эмансипации личности, становления «я», которое с кровью, муками, сомнениями выделяется из всепоглощающего средневекового «мы». Автор пытается понять, что видели и что хотели видеть в Москве люди прошлого, какие духовные и эмоциональные парадигмы закладывались в окружающую их городскую среду, насколько адекватным оказывался образ Первопрестольной мирочувствованию, мировосприятию эпохи.

В центре внимания, как я уже сказал, век XVIII, Новое время. Исход здесь — перелом, переход от древнерусской к культуре нового времени. На первых страницах автор пристально всматривается в парсуны и портреты, задаваясь вопросом: каков человек петровского излома? Для него это человек дела, делания, жеста, конфликтного мироощущения. Еще нс преодолев «мы», не освободившись от старого, он уже борется за свое «самостояние». Ему уже ведомы новые ценности, но он все еще полон сомнения относительно нового благочестия, столь отличного от благочестия пращуров. Все чаще произнося «я», герой не сомневается в провиденциальном вмешательстве в его жизнь Спасителя. Отсюда и протестантская склонность к прямому диалогу с Богом, рождающая чувство личной ответственности, и тревожное: надо соответствовать уже не одним постничеством и молитвой, а петровским деланием.

Барокко было тем стилем, который отвечал новому мировосприятию и одновременно активно формировал его. Это было нечто большее, чем просто архитектурный стиль. Это была целая культурная эпоха и поколения людей с «барочными» вкусами и нравами, устоявшейся средой бытования. Но поскольку архитектура — «тело духа», то первый взгляд, естественно, обращен на памятники зодчества.

Вторжение барокко в Москву начинается с окраин, и в контексте авторского подхода эта кажущаяся случайность оказывается вовсе не случайностью: в памятниках барочных слишком много персонального, отличного от того, что возводилось ранее. Это «архитектура жеста», но жеста индивидуального, отчего первые постройки возводились как бы в частном порядке, во владениях людей знатных. Нужно было время, чтобы привыкнуть к такой резкой новизне.

Храмы, воплощавшие новое мирочувствование, по точному замечанию автора, пребывали «в парадоксе объема и фасада, архитектурной «парсунности» и дерзости градостроительного жеста». Едва ли не самая дерзкая из дерзких — знаменитая Меншикова башня, церковь Архангела Михаила. Позволю себе привести обширную цитату из книги, которая, на мой взгляд, прекрасно передаст авторскую манеру и суть его разговора с читателем. «В этом величании (Меншикова башня) невиданного доселе сооружения сплелись воедино и удивление современников, пораженных дерзостью А. Д. Меншикова, намеревавшегося, согласно легенде, превзойти высоту колокольни Ивана Великого.., и недвусмысленность жеста самого «парвеню», соединяющая персональную авторскую амбицию с решительным утверждением новых ценностей, и восхищение художественным решением, основа которого — зыбкое равновесие привычного крестового плана и башнеобразного объема, традиционных архитектурных форм и отчаянных новшеств. Из последних, можно полагать, самыми значительными в глазах современников были не столько сама по себе «вавилонская» высота, сколько ордерный строй храма и его пластика, призванные смягчить вертикальный прорыв и оформить его художественно. Триумфальный рост церкви начинается гигантскими волютами, украшающими западный фасад, подхватывается витыми колоннами портала, продолжается полукруглыми фронтовыми и овальными окнами.., передается... «шпицеру», сгоревшему от удара молнии в 1723 году. Ясно, что в контексте заданной массовой мифологемы крушение гордого «шпицера» толковалось не только как крах московской «вавилонской башни» петровского времени, но и как предзнаменование фиаско самого «автора», как будущее послепетровское отступление «я» перед «мы», как уступка персонального коллективному».

Автор пытается уловить все акценты нового мироощущения и перевести их на язык образов. Далеко не всегда такой перевод кажется корректным. Местами ощущается некоторая натянутость, прямолинейность, что-то кажется недостаточно убедительным. И все же этот подход позволяет увидеть даже в хорошо знакомых памятниках нечто такое, что при традиционном взгляде ускользало и терялось в простом переборе архитектурных элементов и деталей. Сошлемся лишь на один пример, на всем хорошо знакомый Дом Пашкова — здание Российской Государственной библиотеки (РГБ). Оно принадлежит уже другой, классической эпохе с иным мирочувствованием, эстетикой и средствами выражения. Но в данном случае не это важно. В авторской интерпретации Пашков дом с его обращенным к Кремлю главным фасадом, лишенным традиционного парадного двора, с подчеркнутым преобладанием «приватного» превращается в памятник «архитектурной фронды», в котором «Баженов и Пашков громко и внятно заявили права индивидуальности».

Паперть для храма. Подготовительный рисунок В И. Баженова к проекту перестройки Московского Кремля

Книга прекрасно проиллюстрирована и издана. Здесь равно важен и подбор иллюстраций, и их качество, и текст к ним. Богатейшее собрание Российской Государственной библиотеки позволило прекрасно справиться с этой нелегкой задачей, лишний раз напомнив всем о неисчерпаемых богатствах главной библиотеки страны.