Знание - сила, 1998 № 01 (847)

Судя по воспоминаниям жены, Черский уже в Иркутске страдал хроническим катаром и тяжелой болезнью сердца. Почти постоянно у него болели глаза, временами были приступы нервной болезни.

Нельзя не удивляться той огромной работе, которую выполнял и еще должен был выполнить этот тяжелобольной человек.

Семьдесят шесть дней продолжалось путешествие Черских от Якутска до Верхне-Колымска — две тысячи верст по неизведанной горной стране. Этот труднейший переход, а затем трудная зимовка близ полюса холода, где морозы порой достигают почти семидесяти градусов, не могли не сказаться.

«Я таю скорей, чем свеча,— говорил Иван Дементьевич ссыльному священнику.— Боюсь, что мне уже не осталось времени подготовить жену к роковому часу. Выдержат ли ее нервы? — вот что больше всего меня беспокоит».

В марте 1892 года, поскольку ни одного врача во всем округе не было, сам Черский стал заполнять собственный «скорбный лист» — так в то время назывался нынешний «больничный».

«К концу марта,— писал Черский,— у меня появился кашель, мешавший спать в течение нескольких ночей, причем обстоятельство это совпало с некоторым расстройством желудка. Приписав кашель простуде, столь обычной по веснам, я не удивился также и заметной слабости...

Кашель был чаще всего сухой: прием ипекакуаны вызывал мокроту, но она имела совершенно другой вид, нежели обыкновенная в таких случаях. Я отхаркивал сероватую, довольно густую и пенистую мокроту, причем в ней были нитевидные черные пятна. Появилась одышка, пульс даже в лежачем состоянии превосходил 90 ударов, но меня вовсе не лихорадило.

17 апреля в мокроте я увидел несколько жилковидных пятнышек крови. С тех пор я каждый раз видел кровь в мокроте, но количество ее не увеличивалось. Одышка обыкновенно с 2—3 часов пополудни. Пульс все тот же».

Когда лед прошел и берега сделались доступными для маршрутных обследований, рабочие перенесли Черского в карбаз. На стоянках, когда Ивану Дементьевичу удавалось забыться в коротком сне, Мавра Павловна отправлялась в небольшой маршрут в поисках образцов горных пород и окаменелостей.

Черский же, просыпаясь, методично записывал в дневник погоду и результаты дня:

«Июля 1-го... В 8.55 пристали ночевать к острову Петкову. Давление 739,7; температура +13V

«Июня 8-го. В известняке, около стоянки жена нашла кораллы. Номера образцов: № 61, № 62, № 63, fk 64... № 75, N5 76, № 77».

Однако 20 июня в дневнике появляется пометка самой Мавры Павловны: «Июня 20-го. Давление 727,5. Температура +8°. С сегодняшнего дня муж передал дневник мне, так как сам не в состоянии был вписывать наблюдения».

Теперь день за днем, минута за минутой она аккуратно отмечала путь экспедиции, записывала метеорологические данные, номера образцов собранных пород и окаменелостей.

Ночью 22 июня сильный кашель не давал ему забыться даже на минуту. Среди других записей за этот день Мавра Павловна отмечает: «Мужу хуже, силы его совсем слабеют».

24 июня. «Боюсь — доживет ли муж до завтра? Боже мой, что будет дальше?»

25 июня запись в дневнике начинается словами: «Всю ночь муж не мог уснуть, его мучили сильные спазмы». Потом идут подробные описания виденного и собранного за этот день... И опять о состоянии больного: «В 11.54 на левом берегу проплыли речку Кривую. Пристать к уберегу нельзя, потому что крутые яры. Муж показал рукой на шею — чтобы прикладывать холодные компрессы. Через несколько минут одышка уменьшилась, и сейчас же пошла кровь из носа».

• Иван Дементьевич Черский

• Мавра Павловна Черская

• Александр Иванович Черский — сын Мавры Павловны и Ивана Дементьевича

Сгустки крови застревали в горле, и Мавра Павловна пыталась пинцетом вытаскивать их, а сам умирающий помогал ей. Когда настали последние минуты, Иван Дементьевич еле-еле успел с трудом сказать: «Подготовься, Маша, будь мужественна в несчастьи». Она понимала, естественно, что конец его близок, но ее силы тоже подходили к концу.

Священник Сукачевский — очевидец событий — вспоминал позднее: «Иван Дементьевич сидел, опустив голову на руки, и о чем-то, кажется, думал. Но услышав разговор жены с сыном, разговор о том, как сын должен поступить со всеми оставшимися бумагами, если она не выживет, Иван Дементьевич поднял голову и стал прислушиваться, а когда разговор был окончен, обращаясь к сыну, произнес: «Саша, слушай и исполняй». И с этими словами умер».

Запись в дневнике Мавры Павловны за 25 июня несколько иная: «Пристали в 3.30 к речке Прорве (видимо, к устью речки). Муж умирает. Он скончался в 10.10 вечера».

Современные медики, самым внимательным образом изучавшие «скорбный лист», совершенно единодушны в диагнозе: «Непосредственной причиной смерти Черского явился, судя по всему, туберкулез или рак легких».

Позднее в своей автобиографии Мавра Павловна писала: «Мне хотелось похоронить мужа вблизи какого-нибудь селения... Однако из-за бури, мешавшей плаванью, простояли у устья Прорвы трое суток. 28 июня карбазы спустились до заимки Колымской — несколько выше устья реки Омолон, где и было решено похоронить Черского.

Из бревна, принесенного течением, было наскоро сооружено некоторое подобие гроба, куда были положены останки покойного мужа. Затем стали рыть могилу, но на глубине 1/2 аршина земля оказалась настолько мерзлой, что лопаты пришлось отбросить и рыть могилу исключительно при помощи топора».

Только 1 июля состоялись, наконец, похороны, а позже на могиле были поставлены крест и ограда. На устье Прорвы — на месте смерти Черского — позднее был также поставлен крест с надписью.

В 1929 году гидрографическая экспедиция под начальством И. Ф. Молодых поставила на могиле Черского столб с медной доской, с надписями на русском и польском языках, а позже здесь был поставлен каменный памятник.

Осталось только сказать об удивительном завещании Яна Черского, о несгибаемом стремлении его к новым и новым научным достижениям. Даже лежа на смертном одре, он думал прежде всего о завершении работ, о своем якобы Долге перед Академией наук: «В случае моей смерти, где бы она меня ни застала, экспедиция под управлением моей жены Мавры Павловны Черской должна все-таки ныне летом непременно доплыть до Нижне-Колымска, занимаясь главным образом зоологическими и ботаническими сборами и разрешением тек из геологических вопросов, которые доступны моей жене. Иначе, если экспедиция 1892 года не состоялась бы в случае моей смерти, Академия должна потерпеть крупные денежные убытки и ущерб в научных результатах, а на меня, вернее на мое имя, до сих пор еще ничем не запятнанное, ложится вся тягость неудачи. Только после возвращения экспедиции обратно в Средне-Колымск она должна считаться оконченной. И только тогда должна последовать сдача остатков экспедиционной суммы и экспедиционного имущества».