Знание - сила, 2007 № 05 (959)

Австралия. Последний из известных науке тасманских волков закончил свою жизнь в неволе в 1936 году. Но в конце прошлого века тогдашний директор Австралийского музея Майкл Арчер загорелся идеей воссоздать этих редкостных сумчатых животных. Он собирался взять хранящиеся в музее ткани с остатками ДНК вымершего волка и использовать самку близкого к нему животного, сумчатого дьявола, в качестве суррогатной матери. Новое начальство Австралийского музея не разрешило ему клонировать тасманского волка на том основании, что хранящиеся в музеях ткани молекулы ДНК могут быть повреждены. Арчер и его новые коллеги в университете, однако, убеждены, что их проект все равно осуществится — с помощью музея или без него.

Ирина Владимирова

Война — событие чрезвычайное, она ломает сложившуюся повседневность. Но когда она длится четыре года (или, как известно из истории, лет тридцать, а то и сто), обрастает своей повседневностью. Повседневность эта очень специфическая, тоже своего рода чрезвычайная, поскольку простирается она — с письмами, сохнущими портянками, сочащимися стенами землянок и уколами медсестер в госпитале — непосредственно и буквально между жизнью и смертью.

Мы мало знаем о ней, а скоро будем знать еще меньше, поскольку живые ее участники, увы, уходят от нас, а их свидетельства в виде писем, блокнотов, дневников потихоньку исчезают, сгнивают на чердаках и лишь небольшой своей частью пылятся в архивах, не привлекая внимания исследователей. Книга «Много писать мне мешали бои... (Фронтовые записи 1941 — 1945 годов)» (составители, авторы вводных статей и комментариев О. Николаев и А. Минаева; «Новое издательство», М., 2005) хороша уже тем, что извлекает из забвения целый культурный пласт.

Он интересен не только своей «чрезвычайностью» и тем, что открывает неожиданное лицо великой войны. С ним связаны, в нем происходят глубокие изменения в сознании, привычках, представлениях, эстетических предпочтениях людей, вырванных из традиционного быта, поневоле стремительно модернизирующихся, нисколько не меньше, а может, быстрее и глубже, чем крестьяне на стройках социализма. Изменения эти происходят с людьми, жившими вне письменной культуры, только-только получившими школьное образование (городские грамотные молодые люди из образованных семей с привычкой читать и писать составляли решительное меньшинство в советском обществе той поры и соответственно на фронте).

Плюс к этому речь идет, по сути, о первом поколении советских людей, практически не помнивших дореволюционной жизни, — базовом поколении общества, которое потом назовут советским народом.

Есть особый жанр городского фольклора: девический альбом. В свое время это был непременный атрибут светской жизни («Ах, непременно напишите мне стишки в альбом!» — и много лет спустя филолог дрожащими руками раскроет этот альбом со «стишками» Пушкина или Лермонтова). Потом, как водится, альбом перекочевал в мещанские слои, став признаком «светскости» девицы и ее возвышенных духовных интересов. Там он остался надолго, в провинции бытует и сейчас. В нем — цитаты о любви и смысле жизни, душещипательные короткие рассказы, порой собственного сочинения, стихи, тексты песен, иногда все это перемежается дневниковыми записями. Альбомы стали почти обязательной частью социализации для девушек первого или второго поколения горожан.

Мужские альбомы такого рода существуют только в армии (наверное, еще в тюрьмах) — известные дембельские альбомы, которые начинают с первых же недель службы, считая дни до ее окончания. Похоже, этот вид народного письменного творчества в общности, состоящей из одних мужчин, содержит какой-то необходимый молодому человеку «витамин», который на гражданке вырабатывается другим способом.

Как и в девических альбомах, в фронтовых блокнотах можно найти цитаты и даже целые конспекты «серьезных», смешных или чем-то задевших владельца текстов. Например, блокнот С.С. Матвейчика начинается конспектом сочинения Ф. Энгельса по истории социализма в приобретенной где-то в Прибалтике тетради для деловых записей; позже там появляется и поэзия: стихотворение «Не грусти!», текст популярной на фронте песни «Ты просишь писать тебе часто и много», старый жестокий романс «Как на главном Варшавском вокзале». В блокноте Д.Д. Белова — юмореска Чехова «Руководство для желающих жениться (Секретно!)», раешный стих о рыжей невесте, эротическое стихотворение «Футболистка». Составители и комментаторы блокнотов считают, что блокнот Белова продолжает традицию «мужских любовно-эротических «тетрадок», содержащих разнообразный свод сведений, посвященных женщинам».

Но львиную долю записей в солдатских фронтовых блокнотах составляли тексты песен. Их — как придется, с ошибками и преднамеренными искажениями — списывали прямо с экрана, беря за основу и потом часто перерабатывая по-своему песни любимых фильмов (все рекорды тут бьет знаменитая «Темная ночь»), их переписывали из фронтовых газет. Например, в газете Брянского фронта «На разгром врага» в марте 1942 года было напечатано стихотворение С. Городошникова с подзаголовком «Поется на мотив «Раскинулось море широко». «Бойцы прочитали номер, — рассказывалось позже в той же газете, — а потом вырезали понравившееся им стихотворение, переписывали и размножали. День спустя красноармейцы пели эти стихи».

Главными местами бытования фронтового фольклора были запасной полк и госпиталь. Стихийными фронтовыми клубами часто становились КПП — контрольно-пропускные пункты, которые сами солдаты часто называли «землянкой с гитарой». Вот описание такого клуба: «...Было мало зрителей, но много исполнителей. На одной из стен землянки висела гитара, неизвестно когда и кем принесенная сюда, но прижившаяся и как-то уютно вписавшаяся в эту прифронтовую землянку».

Среди песен, которые переписывали и исполняли, были и песни старого, дореволюционного репертуара (жестокий городской романс), и советская авторская песня, и образцы фронтовой поэтической самодеятельности, и многочисленные переделки известных стихов и песен.

Эти последние особенно обращают на себя внимание: они как бы маркируют принадлежность всего песенного репертуара скорее фольклору, чем современной авторской традиции. В устном народном творчестве вообще нет понятия авторства и нет ценности точного воспроизведения авторского образца или чувства вины за искажение авторского текста и замысла. Любой исполнитель сказки, былины, фольклорной песни чувствовал себя