Знание-сила, 2005 № 05 (935)

В дневниковых записях Г.М. Димитрова и наркома В.А. Малышева, которые цитируются в книге, тот же трепет перед Сталиным. Одна из записей Малышева о приеме 28 марта 1945 года чехословацкой делегации заканчивается словами: "Вот замечательные мысли. Целая программа на многие годы. Я был так взволнован и поражен глубиной мыслей тов. Сталина, что долго заснуть не мог и сегодня хожу под впечатлением этих слов. Мудрый человек тов. Сталин". Малышев был поражен рассуждениями Сталина о необходимости союза славянских народов против общего врага - немцев. При этом он говорил о себе "мы, новые славянофилы-ленинцы, славянофилы-большевики". Эти сталинские высказывания дополнительно подтверждают глубокие мировоззренческие основания его антизападничества.

Справедливости ради надо сказать, что среди сталинских "выдвиженцев" были люди, которые, по крайней мере на уровне ощущения, осознавали давящую гротескность сталинских приемов. Известна запись Симонова со слов Жукова о К. Рокоссовском: "Были мы вместе с Рокоссовским в Барвихе. Странный он какой-то стал. — На юг, говорит, на юг хочется, к морю.

— Да какой тебе юг, если инфаркт, не показано тебе.

— Нет, говорит, хочу на юг, хочу в море, хочу заплыть далеко-далеко и еще дальше и там утонуть. Чтобы ни Колонного зала, ни речей, ни Кремлевской стены. Так бы хорошо, говорит"[ 1Твардовский А.Т. Рабочие тетради 60-х годов. Публ. В.А. и О.А. Твардовских// Знамя. — 2004. - №5-6. 158.].

Иностранцев, свидетельства которых приводятся в книге Невежина, следует разделить на две группы. Во- первых, это представители Запада — Англии, Соединенных Штатов Америки и Франции. С первыми двумя со времени присоединения к Атлантической хартии в сентябре 1941 года СССР был в союзнических, а потому особо дружественных отношениях. Во-вторых, это представители стран Восточной Европы, на территории которых в результате действий Красной армии были установлены режимы советского типа. В первой группе больше всего представлен премьер- министр Великобритании У. Черчилль. Он оказал огромное влияние на восприятие личности Сталина, причем не только на Западе, но и в России. Его знаменитое высказывание о том, что Сталин принял Россию с сохой, а оставил с атомным оружием, нещадно эксплуатировалось и продолжает эксплуатироваться сталинскими апологетами. Этот аргумент приводится всякий раз и, как правило, срабатывает.

Рассматривая восприятие Сталина Черчиллем, необходимо принимать во внимание три принципиальных момента. Во-первых, контекст эпохи, когда шел поиск договоренностей об открытии Второго фронта и завершении разгрома гитлеровской Германии. Обе стороны использовали тогда максимум дипломатических приемов. Во- вторых, Черчилль не знал русского языка и воспринимал Сталина только в переводе, поэтому оценить в полной мере его высказывания не мог. В- третьих, и это, пожалуй, не менее важно, Черчиллю нравились сталинские застолья не только своей пышностью, "ошеломляющими" блюдами, прекрасными напитками, но и своим ритуалом. На приеме в Тегеране по случаю дня его рождения, устроенного вечером 30 ноября 1943 года в английском посольстве, "Черчилль перенял манеру Сталина подходить к каждому, за кого провозглашался тост, и чокаться с ним. Так они оба с бокалами в руках неторопливо разгуливали по комнате..." (свидетельство Бережкова). Похоже, Черчиллю нравилось и выпивать на этих приемах. Однако, чтобы предупредить обвинения будущих историков, в своих воспоминаниях он высказал категорическое несогласие с "глупыми историями о том, что эти советские обеды превращаются в попойки. Маршал и его коллеги, — утверждал он, — неизменно пили после тостов из крошечных рюмок, делая в каждом случае лишь маленький глоток. Меня изрядно угощали". У Э. Рузвельт, правда, сложилось иное впечатление, хотя "премьер-министр во время всех тостов пил только свой излюбленный коньяк", но поглощал каждый вечер "солидную дозу этого напитка". Очевидно, что Черчиллю импонировало и отношение к нему Сталина, которого он называл "хозяин России". По его признанию, "Сталин бывает обаятелен, когда он того хочет", и в целом между ними установились "непринужденные и дружелюбные отношения".

Во время этих встреч Черчилль неоднократно принимался рассуждать о том, как важно сохранить сотрудничество трех держав в послевоенное время. "В будущем мире, ради которого наши солдаты проливают кровь на бесчисленных фронтах, — говорил он на обеде в английском посольстве 11 октября 1944 года, — наши три великие демократии продемонстрируют всему человечеству, что они как в военное, так и в мирное время останутся верны высоким принципам свободы, достоинства и счастья людей". Свою лепту в историческую оценку Сталина внес и президент США Ф.Д. Рузвельт со своим окружением, воспринимавшим Сталина как папашу и дядю Джо. Более проницательным оказался Шарль де Голль, который, судя по его воспоминаниям, понимал демагогию Сталина, его отвлекающие маневры, трагикомическую манеру набивать цену, играя на публику, а главное, ощутил характерную для Сталина пропасть между словами и поступками.

Конечно, назвать сталинский Советский Союз великой демократией, как это сделал Черчилль, было предательством по отношению к народу этой страны, и списать это на законы дипломатии невозможно. Правда, в своих воспоминаниях он касается ряда неприятных моментов, вызванных заявлениями Сталина. "Помню, — писал он, — какое сильное впечатление на меня в то время произвело сообщение о том, что миллионы мужчин и женщин уничтожаются или навсегда переселяются. Несомненно, родится поколение, которому будут неведомы их страдания, но оно, конечно, будет иметь больше еды и будет благословлять имя Сталина. Я не повторил афоризм Берка: "Если я не могу провести реформ без несправедливости, то не надо мне реформ". В условиях, когда вокруг нас свирепствовала мировая война, казалось бесполезным морализировать вслух".

Особенно раздражен он был заявлением о том, что "германский генеральный штаб должен быть ликвидирован. Вся сила могущественных армий Гитлера, по словам Сталина, зависит примерно от 50 тысяч офицеров и специалистов. Если этих людей выловить и расстрелять после войны, военная мощь Германии будет уничтожена с корнем". "Я очень рассердился, — вспоминал далее Черчилль. — Я предпочел бы, — сказал я, — чтобы меня тут же вывели в этот сад и самого расстреляли, чем согласиться запятнать свою честь и честь своей страны подобным позором". Этот эпизод удалось перевести в шутку президенту США. Сталин с Молотовым тоже заявили, что "они просто шутили и ничего серьезного они и не думали".

На самом деле, Сталин не шутил, когда говорил о том, что расстрел 50 тыс. офицеров и специалистов мог бы уничтожить военную мощь Германии. Он уже проделал подобную операцию, расстреляв под Катынью двадцать тысяч польских офицеров и специалистов после захвата Польши. Неоднократно он проделывал это и с собственным народом, уничтожив наиболее работающих крестьян в годы коллективизации и интеллектуальную элиту страны в годы Большого террора.