Знание-сила, 2005 № 02 (932)

Л. Д. Ландау беседует с американским физиком К. Гел-Манном

Тот же Борис Иоффе не получил (и, вероятно, не получит) Нобелевскую премию за грубый расчет масс мезонов и нуклонов с помощью глюонно-кварковых конденсатов. Потому что он сшит здесь, а не циркулирует между Западом и Востоком так, как это давно делают несекретные математики Сергей Новиков и Владимир Арнольд. Первый из них стал членкорром, ленинским и филдсовским лауреатом еще в 1970 году и сразу включился в борьбу ученого сословия России за независимость от старой партократии. Сейчас маститый (но не старый) Новиков раскрывает некоторые секреты той борьбы, где ему довелось стоять плечом к плечу с Михаилом Леонтовичем, Александром Александровым и другими неробкими академиками. Невольно вспоминается горькая поговорка великого хирурга Николая Пирогова: "Нет больших сволочей, чем генералы из врачей!"

Вот генерал от математики — Иван Виноградов, многолетний директор "Стекловки" (МИРАН), отмеченный многими звездами советской власти и памятной доской на улице Горького. Он смолоду презирал большевиков, но очень хотел личной власти и согласился сотрудничать с партократами. Правда, в 1936 году Виноградов встал в ряд старых академиков и не дал в обиду новым чиновникам знаменитого академика Лузина. Такое вольнодумие нужно оправдать — и вот Иван Матвеевич сделался образцовым антисемитом, как только этот ветерок повеял из Кремля. В свою игру Виноградов постарался вовлечь самых видных сотрудников — от старого Льва Понтрягина до молодого Сергея Новикова. Слепой Лев поддался на умную провокацию; зрячий Сергей устоял перед искушением благодаря внутреннему голосу совести.

"Ах, Ванька, ах, подлец! Ведь ты нс их — ты меня заарканить хочешь, чтобы я лаял с твоего поводка! Не знаю, каковы они, но ты их много хуже!" Так рассуждал талантливый и везучий человек, никогда не ощущавший себя глупее евреев. Увы, не всем достается такое счастье, даже в научных кругах...

Самая замечательная тронная речь Михаила Леонтовича на общем собрании Академии наук осталась не опубликованной. Точнее, сс стенограмма была уничтожена по распоряжению президента, с одобрения членов президиума. Не хочется сейчас осуждать этих людей: пожалуй, они были правы, и сам Леонтович не стал бы настаивать на публикации своих слов. Итак, весна 1964 года: на очередных выборах в академию одиозный Трофим Лысенко пытается "пропихнуть" своего ничтожного соратника — Нуждина. Леонтович поднимается на трибуну и говорит примерно следующее: "Если врач сказал, что тяжело больной человек, вероятно, умрет — родственники нередко зовут знахаря. Тот обещает, что спасет больного, но больной, конечно, умирает. Наше сельское хозяйство после коллективизации — это больной. Лысенко и его команда — знахари. Я считаю, что знахарям не место в Академии наук!"

В итоге Нуждин не прошел. Но Лысенко побежал жаловаться Хрущеву — и нельзя было хранить образец "антисоветской пропаганды" в архиве Академии наук. Ведь одуревший "царь Никита" тогда всерьез говорил о ее возможном роспуске! Так явная история нашей науки стала ее тайной историей на благо львов и львят всякой породы. Лишь сейчас биографии этих зверей обретают относительную полноту и правдивость.

Пока нарастающий процесс публикации правдивых воспоминаний охватил людей достаточно праведных и бесспорно храбрых — тех, кто "оставался непререкаемым моральным авторитетом даже в глазах коллег, более ярких научно (как Ландау) или более высоких административно (как Келдыш или Арцимович)". На очереди — более полная правда о персонах столь же значимых и храбрых, но менее праведных, как М.В.Кеддыш (в 2011 году ему исполнится сто лет). Или о людях столь же влиятельных, но менее храбрых, как математик А.Н. Колмогоров. Недавно его столетие было отмечено пышно и деловито, но не очень правдиво. Или о "подпольщиках на троне" — вроде ректора МГУ Ивана Георгиевича Петровского, чей столетний юбилей прошел почти незаметно. В обоих случаях было, ЧТО сказать, и было, КОМУ сказать. Но знатоки-математики ограничились полуправдой, чтобы "нс дразнить гусей".

Вот поэтому математическое сообщество россиян остается менее влиятельным, чем сообщество физиков. Эта традиция установилась еще в предвоенные годы, когда контроль за физиками был поручен военному ведомству, а математическое хозяйство стало вотчиной ГБ и ГРУ. Нс пора ли нарушить эту вассальную зависимость? Хотя бы сейчас, когда математики и физики научились сами зарабатывать себе на хлеб — хотя не на пирожные?

Поживем — увидим. А пока — спасибо авторам и составителям честных публикаций о нашей научной Истории!

Фрагменты из книги Б. Л. Иоффе "Без ретуши"

Ландау чувствовал свою личную ответственность—своего рода "бремя белых" — за поддержание высокого научного уровня. Он не молчал, как это сейчас делает большинство и как это принято на Западе, когда в его присутствии докладчик делал неверные утверждения. И само существование Ландау поддерживало этот уровень — мало кто рисковал выйти с сырой и непродуманной идеей, опасаясь критики Ландау. Померанчук как-то сказал: "Вы не можете себе представить, какую громадную ассснизаторскую работу делал Дау в теоретической физике". Если же по каким-то причинам Дау не хотел публично критиковать докладчика, он просто не приходил на его доклад. Так было с докладом Румера по пяти-оптике, который Румер делал, вернувшись в Москву после многих лет, проведенных в тюрьмах и ссылке. Дау любил Румера, но не считал работы по пяти-оптике правильными и не пришел на его доклад. Е.Л. Фейнберг великолепно описывает этот эпизод.

Требовательность к высокому научному уровню не противоречила у Ландау сравнительно скромной самооценке. Он относил себя к физикам второго класса и четко различал задачи, которые он может и не может решить. Типичный афоризм Ландау:

"Как вы можете решать задачу, ответа на которую вы нс знаете заранее?" В том классе проблем, которым он сам себя ограничил, для Ландау не было трудностей в решении задач — трудности были только в их постановке. В том, что Ландау не брался за решение задач, ответ на которые он не мог знать заранее, была не только его сильная, но и слабая сторона. Тем самым он отказывался от попыток решить проблемы, которые, как он считал, были выше его класса. Мне кажется, что в результате такой скромной самооценки Ландау не сделал всего того, что он мог бы сделать (в частности, в квантовой теории поля).