Знание-сила, 2003 №11 (917)

Хозяином Северного Китая стал удачливый воин и мудрый государь Тоба Дао, питающий симпатию не к буддизму, а к учению китайских мистиков — даосов. В 440 году он объявит даосизм государственной религией и запретит уход в буддийские монастыри людям моложе 50 лет. Отслужи сперва свой срок в государстве, а потом спасай душу постом и молитвой, если не умеешь спасти ее трудом на благо империи! Понятно, что эта реформа не встретит сопротивления ни у коренных китайцев, ни у воинов-табгачей, ведь религиозные ритуалы даосов близки к традиционному для степняков культу Вечного неба.

Но вековой опыт Китая давно показал, что даосизм в одиночку не справляется с двойной функцией — мировой религии и государственной философии. Он нуждается в своем противнике и двойнике — этическом учении Конфуция — так же, как сам Конфуций нуждался h поучениях мудреца Лаоцзы. А приняв конфуцианство, правитель-варвар становится почти неотличим от правителя-китайца! Так северная варварская держава Тоба Вэй вступает на путь конвергенции с южной империей коренных китайцев — Лю Сун. Табгачский хан Тоба Дао войдет в китайскую историографию с титулом Дай У-ди — «Великий воинственный предок», — позаимствованным у самого знаменитого императора династии Хань. Национализм северных варваров (табгачей) постепенно растворяется в национализме коренных китайцев (хань жэнь), за спиною которых стоят четыре века имперского величия Хань и девять веков конфуцианской традиции «сяо жэнь».

Могучая идеология буддистов, пожалуй, устояла бы в таком диалоге культур ценою значительного и интересного внутреннего перерождения.

Конфуцианство понемногу возвращает себе идеологическую монополию в Серединной империи, юг и север которой воссоединятся только через полтораста лет. Не приняв мировую религию при единственном удобном для этого случае — в момент своего рождения, средневековое китайское общество повторит в своем развитии эволюцию античного Китая. После бурного расцвета империи Тан китайцы присмиреют и спокойно дождутся того момента, когда западноевропейские мореходы достигнут берегов Поднебесной ойкумены. Лишь тогда интервенция заморских варваров, осененных мировой религией и подогреваемых очередной технической революцией, явится для китайцев достаточным стимулом к идеологической революции в своем доме. Новый синтетический социализм станет наконец идеологией, равно влиятельной на западе и востоке Евразии в пору очередного переселения народов по всей Земле...

Мы знаем, что в иранском мире «импортная» религиозная революция — натиск Ислама — начнется и победит намного раньше, чем в Китае: в середине VII века. Сравнимо ли это с постепенным вырождением и гибелью империи Хань в Поднебесной ойкумене? Обе державы родились в ходе успешных национальных революций против гнета инородцев, таковыми оказались цари династии Цинь в Китае и парфянские цари Аршакиды в Иране. Каждая из национальных империй, прожив около четырех веков, рухнула под напором новой идеологии социалистического толка, ею оказался национальный даосизм в Китае, интернациональный ислам в Иране.

Особенно интересно, что в обоих примерах посередине имперской эволюции ее ход был переломлен национальной революцией. В Китае это было восстание «Красных бровей», инициированное кабинетным переворотом конфуцианца Ван Мана в первые годы христианской эры. В Иране сходную роль сыграет в 480-е годы революция коммунистов-маздакитов. Начало ей положит еретическая реформа жреиа и пророка Маздака, который родился в иранской глубинке около 430 года, в пору, когда Ираном правит мудрый вазир Михран Нарсэ при удалом царе Бахрам Гуре.

Вряд ли можно установить прямую связь между иранской ересью Маздака и ее старшими современницами на Западе — несторианством и монофизией в Восточной Римской империи. Но косвенная связь очевидна: всякое теократическое государство чревато религиозной революцией, а пример мужицкого бунта легко проникает сквозь государственные границы.

...мы попадаем в эпоху «солдатских императоров», но не видим там удачливых реформаторов. Вместо них — самозваные христианские проповедники: Тертуллиан, Ориген и подобные им. Они не могут и не хотят спасать державу, но стараются спасти личность гражданина этой державы и (как ни странно) достигают успеха в этом трудном деле. Правда, культурная перестройка Римской империи заняла не одно поколение, а целых три до той поры, когда община христиан устояла перед террором фанатичного Диоклетиана и заключила союз с его здравомыслящим преемником Константином.

За таким культурным триумфом следует двухвековая стагнация Западной Римской империи — до конца V века, когда на смену ей в Италии придет варварское царство христиан-готов. Напротив. Восточная Римская держава возрождается с нуля трудами имперских христиан — ромеев: они начали с Никейского собора 325 года очередной четырехвековой имперский цикл, который завершится иконоборческой революцией в начале VIII века. Середина этого цикла приходится на конец V века и отмечена неразберихой в имперской администрации и в церкви: на престол равноапостольного Константина восходит варвар-исавр, он издает указ о примирении всех ветвей христианства. Конечно, этот указ неисполним; варвара-реформатора свергают, и его место занимает Анастасий Ромей, при котором христианская империя обретает относительный порядок...

Итак, Диоклетиан Иллириец на западе Средиземноморья и Анастасий Ромей на востоке его сыграли ту же роль восстановителей спокойствия, что царь Хосров Ануширван в сасанидском Иране или император Гуан У-ди в ханьском Китае. Коллективную роль возмутителей спокойствия в Римской державе сыграли христианские исповедники и проповедники 160 — 200 годов. Первым среди них был, видимо, Юстин Философ: в 160 году он одержал победу над эллинистами в публичном диспуте. Молодой император Марк Аврелий стерпел эту вольность в интеллектуальной жизни столицы и тем самым дал добро на обновление Римской державы, которая в итоге прожила на тысячу лет дольше, чем породивший ее этнос римлян. Предугадать такой исход событий император- философ, конечно, не мог, но узнав о таком будущем своей державы, он, наверное, умер бы гораздо спокойнее духом, чем это произошло на деле.

Так по-разному звучат имперские трубы и колокола в разных концах Евразии, в разные века существования империй. Достойно удивления само существование единого ритма в звучании этих инструментов; еще большая тайна окутывает природный механизм, порождающий этот державный ритм и иные ритмы развития имперских народов. Видимо, на такой глубине моделирования классическая наука история должна перестроить свой понятийный багаж, возможно, так же, как изменила свой стиль и язык наука физика в мире квантовых явлений...