Знание-сила, 2003 №10 (916)

Впрочем, личное знакомство с тюрьмой, как мы сейчас понимаем, оказало благотворное воздействие на будушего автора «1984». «Я всегда входил в тюрьму с сознанием, что мое место не вне, а внутри нее. Я только один раз видел смертную казнь, и судья, приговаривающий к смерти по закону, показался мне нравственно хуже нарушающего закон преступника»...

В детстве он тяжело заболел — недуг не отпустил до самой смерти, наступившей так рано. Изначальная обреченность обязательно должна была сказаться на творчестве; сам он как-то горько обронил, что здоровым никогда бы не написал своих лучших — отчаянно-мрачных — книг. Достаточно представить себе: человек с двадцати лет привыкает к тому, что может не пережить очередную весну, — и совсем другими глазами читаешь его романы. Не потому ли все они без исключения начинаются ранней весной?

Однако характера Оруэллу было не занимать. Он работал на износ в Лондоне и Париже (хотя был болезнен, худ, неумел — «руки приставлены не той стороной»), голодал и нуждался большую часть жизни, умудрившись при этом сохранить поистине аристократическую брезгливость.

В довершение ко всему ему была присуща чисто интеллигентская — безо всякой позы — жертвенность. Стоило представиться случаю, и журналист Джордж Оруэлл отправился воевать в Испанию. (Псевдоним возник в 1933 году. А в конце жизни Оруэлл и сам, кажется, забыл о некоем Эрике Блэйре.) В нем давно вызревала зависть к писателям прошлого, которым «случалось нарушать законы, бросать бомбы, участвовать в уличной перестрелке, сидеть в тюрьме или лагере, переходить границу с чужим паспортом». Удивительное признание для автора, которого десятилетиями числили «контрой» на родине двух великих революций начала века!

И однако в этом высказывании весь Оруэлл. Убежденный пацифист, он сражался в Испании. Был там тяжело ранен в горло — выжил почти чудом... Та война его серьезно надломила; как он писал, «остановилась жизнь». Это верно только отчасти. Закончилась жизнь журналиста и социалиста, наблюдавшего не только зверства франкистов, но и не менее кровавые «подвиги» сталинских бойцов невидимого фронта (и следовавшего им в кильватере руководства Испанской компартии). Новая жизнь — писателя и пророка — началась также в Испании.

Ненавидя всей душою политику («политика была для него бешеной собакой, с которой нельзя спускать глаз, иначе она вцепится вам в горло», — пишет один из его биографов) и особенно пропаганду, он во время Второй мировой войны работал политическим комментатором Би-би-си. Впрочем, не будь этого уникального личного опыта, мы бы, возможно, никогда не прочли его блестящей публицистики и «1984». («Ныне все пишущие и говорящие барахтаются в грязи, а такая вещь, как интеллектуальная честность и уважение к оппоненту, больше не существует; за всем стоят только властолюбивые амбиции»... Когда это писано — в 30-е годы? Или в говорливые 90-е?)

Наконец, будучи социалистом, он умудрился перессориться со всеми английскими «левыми». Для Оруэлла социализм был своего рода озарением, спасительной верой в братство людей, объединенных коллективной собственностью и общими интересами. Удивительный выбор для страстного защитника индивидуума! (Оруэлл вступил в левоанархическую фракцию Независимой лейбористской партии.)

Впрочем, ничего странного, стоит только внимательнее присмотреться к тому, что именно Оруэлл называл «социализмом»: «Я знаю на собственном опыте, что такое нищета, что значит быть изгоем. Это только усилило мою природную ненависть к господству; а Бирма раскрыла мне глаза на природу империализма. Но всего этого было еще недостаточно для того, чтобы выбрать для себя политические ориентиры. Испанская война и другие события 1936-1937 годов перевернули меня, и отныне я знал, на чем стою. Каждая строчка мною написанного, начиная с 1936 года, прямо или косвенно направлена против тоталитаризма и в защиту демократического социализма, как я его понимал».

Как он его понимал... Подобно лирическому герою Пастернака, Джордж Оруэлл, как и Эрик Блэйр, стремился «во всем дойти до самой сути». Стадное чувство, казарменное «делай, как я» были противны его натуре. А потому и социализмом его символ веры можно назвать лишь с оговорками- Однажды с его губ сорвалось: «Отрицать социализм из-за недостойного поведения социалистов столь же абсурдно, как отказывать себе в поездках по железной дороге из- за дурных кондукторов».

Словом, это был его собственный, глубоко выстраданный, не замутненный политической демагогией «первичный социализм»... Разве удивляет нас фигура верующего, ни разу не пересекавшего порог храма? И не такие ли — истовые, чистые и наивные ревнители — рождали из своей среды еретиков?

...Вся биография его зафиксирована до последних деталей в десятках книг. Но их бы не было столько, не успей он буквально вырвать у смерти, наступавшей на пятки, свой главный труд — роман «1984».

До конца 1930-х годов, хотя и с оговорками, но Оруэлл верил в материальный прогресс как в цель общественного развития; он и становление фашистской диктатуры поначалу объяснял лишь нищетой и разорением побежденной Германии. Однако в преддверии мировой войны и особенно после того, как она началась, все здание веры Оруэлла дало трещину. А тут еще Испания, разочарование во вчерашних соратниках... Как писал его биограф, он «не сменил идеалов, но потерял веру в их осуществимость».

Его взгляды в эти годы сложны и путаны, под стать питающей их действительности. Что-то зреет в нем, какие-то глобальные обобщения; в этой идейной сумятице зачат плод, который и станет «1984».

Ну, а все-таки, с чего началось — может быть, с книги Дж. Бернхэма «Революция управляющих»? В ней устанавливалось тождество капитализма и социализма и предсказывалось появление единой мировой системы государственного капитализма, при которой индивид окажется растворен в массе государственной машины, а абстрактные свободы успешно заменит планирование. Прочитав Бернхэма. Оруэлл был потрясен. Он уже думал об этом — но как-то расплывчато, в смутных образах являлись ему картины будущего рационального «рая». А тут — словно математическая формула, чеканная ясность! После прочтения — и осмысления — книги Бернхэма оставалось лишь написать свою собственную.

Но Оруэлл собирался писать ее не для специалистов и интеллектуалов, а для масс! Как-то перед самой войной он проговорился, что умер бы от счастья, если бы судьба даровала ему создать что-нибудь вроде «Хижины дяди Тома». Никто не рискнет назвать его «1984» массовой литературой, однако это одна из самых читаемых книг столетия.